Соколиная охота

Часть I, глава 3

Глава 3, где сны начинают воплощаться в реальность.
А реальность плавится под чересчур пристальным взглядом.

— Во сне, — повторил мастер зелий Северус Снейп Очень Добрым Голосом.
У Гарри затряслись поджилки.
— Слышишь, Люпин? Мистер Гарри Поттер говорит, что видел во сне черномагический артефакт. Голос свыше любезно объяснил мистеру Поттеру, как работает эта невинная вещица, Жертвенный Клинок. Вероятно, мистер Поттер получил к тому же чёткие указания относительно того, что ему с этим кинжалом предстоит делать, — безмятежно продолжил профессор, обращаясь преимущественно к пространству чуть выше головы мальчика.
Ремус коротко взглянул на Снейпа и предусмотрительно сделал шаг к Гарри, положил руку на плечо. Мальчик обрадовался этой безмолвной поддержке. А Снейп тем временем наконец оторвался от вдумчивого созерцания голой стены и уставился прямо на Гарри:
— Мистер Поттер, а вам не приходило в голову, что сны эти имеют ту же природу, что и ваши видения на пятом курсе? И сейчас вы вновь идёте на поводу у Тёмного Лорда?!
Нужно было гордо промолчать. Однако Гарри слишком уж хотелось доказать, что он не такой идиот, каким Снейп привык рисовать мальчика в своём больном воображении, видя вместо Гарри Джеймса и пытаясь отомстить сыну за грехи отца.
— Нет, — твёрдо ответил Гарри, — я уверен, что Волдеморт не имеет никакого отношения к этим снам.
При имени Волдеморта Снейп ожидаемо скривился.
— А знаете что, Поттер? Я вам не верю. Вы болван, и не способны отличить белое от чёрного: рафинированная глянцевая ложь вам дороже кубометров каменной руды, которую нужно перебрать всю, чтобы отыскать в ней хоть крупицу правды. Вам ясен смысл метафоры? Не слышу, Поттер.
— Ясен, — буркнул Гарри.
— Будьте добры соблюдать субординацию. Я всё ещё ваш учитель.
— Ясно, сэр, — едва слышно повторил мальчик.
— Поттер, у вас грипп? Возможно, хриплый сип – или сиплый хрип? – можно вылечить зельем, но ни один зельевар мира ещё не придумал состава, исправляющего некоторые ошибки природы, к примеру, возмещающего прискорбное отсутствие головного мозга нуждающимся, а таковых, увы, 80 процентов населения земного шара. Ответьте честно, Поттер, вы бы ведь не отказались от такого зелья?
— Северус, зачем ты так с мальчиком? – с обидой в голосе спросил Ремус, но Гарри только легкомысленно тряхнул головой и сбросил руку оборотня со своего плеча. Не нужны ему защитники!
«Знаешь, Снейп, — думал Гарри, — тут есть одна проблема: я видел вещи и похуже твоих жалких подначек. Наверное, раньше я неправильно тебе отвечал, всё пытался оскорбить в ответ на несправедливость, но ты всё-таки мой профессор и можешь попросту снять с меня кучу баллов. А если я не буду оскорблять тебя, Снейп, как ты тогда поступишь?».
— Думаю, сэр, я мог бы предложить вам взять меня в подопытные кролики, но вы ведь даже глотать свои опытные образцы мне не доверите, так что к чему этот пустой разговор? – ровно спросил Гарри, глядя Снейпу в глаза. Сейчас он неосознанно копировал скучающие интонации Драко Малфоя; а если говорить о запасах пассивной лексики, то он у мальчика – благодаря тесному общению с Гермионой – был весьма внушителен. Осталось только вытащить наружу громоздкие словесные конструкции – и, дай Мерлин, Снейпа удастся неприятно удивить.
— Ну что вы, Поттер, — зашипел зельевар, — я с удовольствием испытал бы на вас некоторые несмертельные, но весьма неприятные яды.
— Увы, профессор, — почти весело отозвался Гарри, — мне ещё нужно мир спасать, так что подтачивать иммунитет Надежды Магического Мира с вашей стороны было бы неосмотрительно.
— Так же заносчивы, как ваш отец, — прокомментировал это заявление Снейп.
«Вот оно», — подумал мальчик.
Этот момент он собирался прояснить раз и навсегда. Если профессор по-прежнему не будет понимать…что ж, его проблемы.
— «Ищите и обрящете», — процитировал Гарри. – Знаете, сэр, я уверен, что даже в деве Марии – это такая магловская святая – можно найти черты другой Марии, эээ…проститутки. Это если повально обвинить всех женщин в том, что они являются вместилищем греха. Я нынешним летом часто бывал в церкви и наслушался всякого… А так как я ни чуточки не религиозен, то мог смотреть со стороны, а не изнутри, как это делают люди, принадлежащие к католицизму. И я ради прикола давал разные дикие характеристики сначала святым, а потом вообще всем подряд, ну, с кем знаком. Они бы обиделись, наверное, если бы узнали. Например, я назвал Хмури старым параноиком, а потом – человеком, ответственно относящимся к своей работе и нетерпящим случайностей. Он же просто старается предотвратить неприятности – а это хорошее качество, правда? Или вот Ремус – он мягкий. Мягкий – это хорошо или плохо? Вы скажете, что мягкость – это податливость, нерешительность, а мне кажется, что такие люди наоборот самые сильные – они преодолели свой эгоизм… — Гарри почувствовал, что увлёкся. Эти размышления не давали ему покоя всё лето, но изливать душу перед Снейпом – это вообще никуда не годилось! Нужно было прекратить упражняться в красноречии, немедленно; Гарри скороговоркой выдал заранее заготовленный вывод:
— В общем…если вы раз и навсегда решили, что я гордый и высокомерный, то для вас я таким и буду, и тут уж ничего не сделаешь. Но если вы вспомните, что до одиннадцати лет я и не подозревал ни о чём…даже о волшебном мире не знал…и жил у родственников, которые обращались со мной, как с домовым эльфом, то вы поймёте, что мне не с чего быть…ну, — мальчик всё больше смущался под тяжёлым взглядом Снейпа. – Слушайте, я же даже не знаю своего отца! И…какого чёрта я вам вообще всё это говорю, забудьте…
Гарри вдруг остро почувствовал себя идиотом.
— И я хотел сказать: спасибо-что-спасли-мне-жизнь и извинитезадумосброспрофессор, — выпалив это, мальчик юркнул в ближайшую дверь.
Снейп проводил его тяжёлым взглядом.
— Северус? – осторожно позвал Люпин. – Ты…всё нормально, да?
— Нет, Люпин, — мрачно отозвался зельевар, — всё ненормально. Я…зайду позже, — миг, и сутулая фигура зельевара исчезла во вспышке аппартации.
Ремус недоумённо покачал головой и только собирался отправиться искать Гарри… но его намереньям помешала огромная рыжая сова, комком спутанных перьев врезавшаяся в окно.
Оборотень открыл форточку и впустил недовольно клокочущее пернатое в дом.
Сова оказалась сообразительной и, подцепив клювом свёрток на лапе, уронила его на пол, после чего сделала круг по гостиной и коршуном упала на коробку «Совиной радости», стоявшую на столике.
Пока птица наслаждалась жизнью, Ремус читал записку и с каждым словом хмурился всё больше. Наконец он написал несколько слов на обороте и позвал:
— Иди сюда, милая. Хватит уничтожать запасы корма, лучше отнеси это своему хозяину, как можно скорей, хорошо?
Сова обиженно ухала, пока он привязывал пергамент к её лапке.
Напоследок пребольно клюнув оборотня в ладонь, птица сорвалась с места, вылетела в окно и скоро пропала в волглой тени туманного дня.
— Гарри! – крикнул Ремус. – Мне надо уйти!
Мальчик откликнулся мгновенно:
— Куда?
Оборотень пошёл на голос и обнаружил Гарри в библиотеке.
— Это страшная тайна, — вкрадчиво сообщил Ремус.
— Что? – недоверчиво переспросил мальчик, подумал секунду и возмущённо выпалил: – Рем, не хочешь, не говори, только не надо делать из меня идиота! Снейп с этим и в одиночку неплохо справляется…
— Так вот о чём ты грустишь? – подмигнул оборотень. И когда Гарри уж было собирался возмутиться, быстро сказал: – Не надо, не спорь, поговорим, когда вернусь.
— И когда?
— Я не уверен, Гарри. В любом случае, постараюсь пораньше.
— Нет, погоди! – возмутился мальчик. – Ты уходишь неизвестно куда, и когда вернёшься тоже неизвестно…а как же… — он хотел сказать: «А как же я?», но в последний момент передумал, — …Снейп?
— Северус? – удивлённо хмыкнул оборотень.
— Ну, он же вечером придёт, — «и я буду с ним один на один», — увидит, что тебя нет, — «начнёт на меня опять орать», — и будет…волноваться, — «Снейп?!»
Ремус хохотнул:
— Снейп?! Это вряд ли.
Гарри не мог с ним не согласиться.

Вечер застал юного мага всё в той же библиотеке. Мальчик притащил туда своё любимое кресло из гостиной и зажёг все свечи.
«Зачем, ну зачем я ему всё это сегодня сказал? Да плевать я хотел на Снейпа – триста раз с Астрономической башни, чтобы до обезвоживания доплеваться… Оох. Что же мне делать… То есть, я знаю, что я должен сделать – благодаря снам, — но…оооох».
На столе перед юным магом лежал Жертвенный Клинок; на узком обоюдоостром лезвии танцевали отблески огня. И почему в дом нельзя провести электричество, и приходится довольствоваться всеми этими свечами и пламенем камина?
«Мы же волшебники, Гарри».
Он никак не мог отказаться от привычки искать выключатель в каждой комнате. Не находить, никогда не находить, пугаться…
Темнота.
Горящие рубины чьих-то глаз.
Гарри никогда не видел рубинов, но откуда-то знал, что ни один драгоценный камень не сравнится с мертвящими кострами зениц Волдеморта.
Ведь именного тёмного мага, наводящего страх на весь магический мир, мальчик умудрялся видеть в каждом углу, где тени живут, крепнут, танцуют свой безумный танец, спасаясь от всполохов неверного света.
«Люмос!»
Действия заклинания никогда не хватает надолго.
Если бы под потолком вспыхнула огромная лампа – пусть даже желчным, неживым светом…
«Мы же волшебники, Гарри».
«Люмос…»
Мальчик вздохнул.
Закон вселенской несправедливости формулировался очень просто: кто-то был Геростратом, как Сириус, святая простота, вечный огонь; кто-то был опереточным злодеем, злобной летучей мышью, мистером Северусом Снейпом; Ремус до смешного напоминал мученика; Дамблдор был похож на Святого Бенедикта, безумца в глазах окружающих, проповедовавшего птицам и всякой твари живой…очень уважаемого безумца, основавшего бенедиктский орден, который просуществовал не одно столетие.
«И только я обречён на роль вечно презираемого психа с голосами в голове».
Люди не видят правды. Вернее, у каждого своя собственная правда, родная, выстраданная, удобная и не лишённая некой приятности.
Так уж нам повезло.
«Я хотел бы продолжать смотреть на Дамблдора и видеть мудрого и всезнающего старца, добродушного учителя, почти отца…»
Но он не мог.
Жизнь Гарри совершила очередной кульбит, мир вновь стал с ног на голову, как и почти пять лет назад, но в этот раз мальчика не ввели заботливо во вселенную грёз, чудес и магии, а грубо вытряхнули в реальность – выплывай, как знаешь.
Если бы Сириус видел своего крестника сейчас, у анимага язык бы не повернулся сравнить Гарри с Джеймсом.
Потому как, несмотря на внешнее сходство, в библиотеке старейшего и почтеннейшего дома Блэков сидел сейчас не старый добрый Гарри Поттер, чуточку наивный паренёк с восторженно блестящими зелёными глазами, а существо, вернее сказать, создание, сплав человека и языческого бога, юноша разочаровавшийся и яростный, как сама жизнь.
Гарри Поттер больше не был ребёнком.
И взрослым он тоже ещё не стал.
«Дети бессмертны», — говорил кто-то и когда-то, какой-то философ, а нежный голос вторил ему: «Дедушка, я никогда не умру».
Если бы мальчик услышал этих двоих, он бы расхохотался или ответил бы грубостью.
Гарри Поттер больше не был ребёнком. Война вытравила в нём всё детское, превратив мягкую податливую глину в глянцевый антрацит – Гарри был уверен, что именно это увидит сторонний наблюдатель, если вздумает вскрыть его грудную клетку и вынуть сердце.
Сердце, которое бьётся с отчаянием смертельно раненного солдата, топит в крови кислород, гонит живительную смесь по венам, как послушная машина, бесстрастно, скупо.
Как машина.
Мальчик тряхнул головой.
Почему, ну почему он больше не может верить Дамблдору?
И когда это началось?
Возможно, в момент скорби и ярости, и атаки на кабинет директора, и обвинений, и жалких оправданий Дамблдора, и признания магом своих ошибок? Или раньше, когда Сириус летел за арку, долго-долго падал… А может быть, в конце прошлого лета, во время суда над Гарри в Визенгамоте…не важно.
«Не важно».
Просто Дамблдор перестал быть божеством, и превратился в человека, который делает ошибки, порою ведёт себя глупо, нуждается в поддержке, как и все…
Как Рон и Гермиона. Как Ремус. Как Снейп. Даже дядя Вернон.
Все мы люди, какими бы сильными магами ни были…
Гарри понял, что всю свою жизнь верил в миф и строил воздушные замки из песка и зелёных бутылочных осколков, которые лизало море своими волнами, превращая в удивительные драгоценные камни…
Но это были только бутылочные осколки, зелёные, как его глаза.
И не будет больше Хагрида, забравшего его от Дурслей, от чумной, скучной, полной унижений и боли жизни. Не будет теперь Дамблдора, великого волшебника, который всё поймёт, пожалеет и поможет, потому что директор не великий, нет, он, конечно, достоин уважения, но он всего лишь человек, в смысле маг, то есть…
Мысли мальчика путались.
У Дамблдора есть Цель. И Гарри – один из инструментов директора. Исходя из этого простого утверждения, доверять Дамблдору нельзя ни в коем случае – потому что некоторые цели оправдывают средства, и спасение магического мира в любом случае относится к уникальным операциям.
Операциям, когда не думают о количестве грядущих жертв.
Когда стоны являются абстракцией, а смерть – только зачисткой.
Когда словосочетание «Пиррова победа» становится сладчайшей похвалой.
Потому что нужно идти к Цели.
Потому что победителей не судят.
И не будет ни Хагрида, ни Дамблдора, ни Сириуса…
Останется только Гарри.
Один в целом мире.
По-настоящему один.
Не как раньше, в чулане, когда мальчик верил, что кто-то добрый и сильный придёт за ним, заберёт в другую, лучшую жизнь… Не как в Хогвартсе, под крылышком у Дамблдора, когда каждый день был приключением, а Волдеморт – чем-то страшным, но не безмерно: про него можно было рассказывать страшилки Рону и Гермионе, и это было здорово, весёлый ужас охватывал Гарри, и так смешно и приятно было вспоминать свои победы…
До первого убийства.
«Помните Седрика Диггори».
Гарри и хотел бы забыть – не мог.
Мальчик желал бы многое исторгнуть из своей памяти – и прежде всего, всё передуманное за это лето: боль, которую он испытал, была немыслима, она разрывала изнутри, так что проще было пробить кулаком рёбра и выкинуть к чертям собачьим душу, чем терпеть это.
Но он справился.
И здесь, в библиотеке, мальчик принял своё одиночество, не проклиная, не жалуясь, без сакраментального: «Авва, Отче! Чашу эту мимо пронеси».
Бесконечно одинокий в своей битве, он убьёт или умрёт, и всё будет, как должно, случится так, как предсказано…
Останется ли он в глазах окружающих героем или парнем с голосами в голове, или «местной знаменитостью», или…
Ответ придёт позже, если…когда…
В общем, после ритуальных танцев на могиле Волдеморта – в этом вопросе Гарри решил быть оптимистом.
Однако, чтобы устроить зажигательную дискотеку, нужно было подумать о…средствах.
Что возвращало мысль Гарри к тем самым голосам.
Коль скоро коснёшься кинжала, можно услышать шёпот – тихий-тихий, на грани слышимости, а может, и за гранью, едва уловимый пресловутым шестым чувством вихрь чужих эмоций.
Что ему пытаются сказать?
Мальчик знал, что кинжал пригодится в борьбе с Волдемортом: Гарри хорошо помнил один из своих снов, где с помощью Жертвенного Клинка, наполненного невиданной магической мощью, ему удаётся победить Лорда Тьмы.
«Но как я должен это сделать?» — спрашивал себя мальчик.
Часы били полночь…

— Поттер, — холодный голос выдернул Гарри из объятий дремоты.
— Профессор?
— Где Люпин?
— Он…ушёл. Не сказал куда.
— Потрясающе, — устало констатировал Снейп. Он был бледен, выглядел измождённым, почти прозрачным, чёрная мантия смотрелась на его тонкой фигуре ветхим саваном.
— Вам нехорошо! – воскликнул Гарри, вскакивая с кресла.
Снейп открыл рот, чтобы изречь что-то язвительное, но пошатнулся, резко втянул воздух и закашлялся, как пьяный неудачник, полезший топиться в ночное море и наглотавшийся воды. Гарри предстояла не слишком-то почётная роль спасателя – от Снейпа ведь благодарности не дождёшься.
Для начала мальчик довольно невежливо толкнул профессора в кресло, призвал плед и закутал в тёплую колючую ткань ощутимо дрожащего профессора. Визит на кухню обеспечил мальчика подносом с чаем и коньяком, немного подумав, Гарри смотался в свою комнату за Восстанавливающим зельем, вернулся в библиотеку и водрузил перед молчаливым зельеваром все свои находки. Повинуясь озарившей его вдруг идее, юный волшебник выкрикнул: «Accio аптечка», и вскоре стол перед Снейпом оказался завален всякими пузырёчками и баночками – и пусть зельевар сам разбирается, что там ему требуется в его состоянии.
Уходить не попрощавшись было невежливо. Смотреть на разъярённого Снейпа («И чего он так злится?..») попросту страшно.
Поэтому мальчик, старательно изучая взглядом свои ботинки, робко выдавил:
— Вам ещё что-нибудь нужно, профессор?
— Нет! – гортанный рык Снейпа нагнал Гарри уже в коридоре. Зельевар отказывается от помощи – его проблемы. Гарри был только рад свести своё общение со злобным профессором к необходимому минимуму – особенно после давнишних нелепых попыток заставить Снейпа признать, что Гарри – это не Джеймс.
«Глупость какая! Это же Снейп… Он ненавидит меня – и чёрт с ним. Всё, что надо, я сделал, зелья ему принёс, теперь пусть катится, псих ненормальный. Наверное, он меня сожрать готов за то, что я видел его беспомощность. И ещё сожрёт, никуда не денется, отыграется на уроках… Эхх… Где же Ремус…»
Была уже глубокая ночь, но спать не хотелось. Кошмары – это не то, чего мальчик страстно желал в этот момент. А без кошмаров сегодня спать не удастся – Зелье Сна-без-Сновидений Гарри по ошибке отнёс Снейпу вместе с Восстанавливающим и Кроветворным.
К тому же, зелье на него уже давно не действовало. Вопреки всем запретам Дамблдора, Гарри, измученный ночными видениями, немало поспособствовал экономике родной страны в целом и развитию фармацевтического дела в частности, заказывая в Косом переулке дорогие жидкости, успокоительное и снотворное, за груды галлеонов. Все составы получили официальное разрешение на реализацию в министерстве магии, посему были довольно слабыми и поверхностного действия. Знакомых же зельеваров-искусников у мальчика не было, вернее, был один, но вряд ли Снейп воспримет как должное идею готовить для своего самого нелюбимого студента запрещённые магические жидкости. В конце концов, Гарри остановил свой выбор на зелье Сна-без-Сновидений, но и оно перестало действовать на мальчика уже через пару недель постоянного применения.
«Впрочем, можно сварить что-нибудь посильнее…» — усмехаясь, подумал герой магического мира.
«Хотя…почему бы и нет?»
Лаборатория в особняке Блэков была, необходимые ингредиенты тоже…

Утром Северус Снейп, чертыхаясь, спустился в подвал и обнаружил героя в бессознательном состоянии у дурно пахнущего котла. По запаху профессор мгновенно определил содержимоё ёмкости: это был сильнейший галлюциноген, к тому же, неправильно приготовленный.
— Твою Моргану, Поттер! Эннервейт!
Гарри недоумённо захлопал глазами.
— Это была оригинальная попытка самоубийства или вы просто заскучали без острых ощущений, Поттер? – скучающе осведомился мастер зелий.
Гарри вспомнил свои сны – как он ржал над розовыми слониками, бегающими по комнате и трубящими всякую ахинею во всю мощь фиолетовых хоботов – и вздрогнул.
— Какого чёрта вам понадобилось варить это зелье?! – Снейп говорил очень тихо, но эффект был тот же, как если бы профессор сорвался на крик.
— Простите, сэр. Вам эээ…лучше? – тупо спросил Гарри.
— Вы не ответили на вопрос.
— Я не собираюсь отвечать на ваш вопрос, — мрачно отозвался мальчик, поднимаясь на ноги. – Кстати, я сварил зелье не от скуки, — хотел бы он поскучать!
— Поттер…
— Нет, ну а что вы сделаете, сэр? Когда приедем в школу, баллы снимете? – нагло поинтересовался осмелевший гриффиндорец.
— К примеру, — растягивая слова, заговорил зельевар, — я мог бы применить навыки окклюменции и раскрыть все ваши маленькие тайны, мистер Поттер.
Снейп выглядел намного лучше: видимо, сон в библиотеке пошёл ему на пользу, как и лекарственные зелья. Интересно, что же с ним всё-таки произошло…
Гарри не выдержал и расхохотался, впрочем, в смехе его слышались нотки подступающей истерики:
— Да пожалуйста!!
— Легилименс!
Разумеется, у профессора ничего не вышло. Сколько бы раз он ни пытался прорваться в разум мальчика, постоянно натыкался лишь на глухую стену.
— Это не я, — решил уточнить Гарри, — это происходит само собой. Началось после того, как Сириус…
Признание смерти крёстного вслух по-прежнему было для Гарри неосуществимой задачей.
— После…инцидента. В министерстве магии, — исправился мальчик.
Профессор одарил его задумчивым взглядом. Гарри не мог похвастаться наличием в своём арсенале такого полезного в жизни навыка, как проницательность, но даже ему хватило ума догадаться, что Снейп что-то заподозрил и теперь не успокоится, пока не выяснит всё до конца.
Нарушило весьма неприятную для героя мизансцену появление третьего действующего лица, которое вихрем скатилось по лестнице, ударилось об угол двери, не удержало равновесия и хорошенько приложилось наиболее выдающейся частью своего тела об каменный пол.
«Тонкс», — сообразил Гарри и только потом обернулся.
— Ремус не вернулся, — бледные до синевы губы, дрожащая челюсть, которая могла бы посоревноваться с лучшими танцорами страны в умении плясать чечётку, бешеные глаза с паутинкой кровавых разводов…
— Неужели сдох? – равнодушно осведомился Снейп.

Пятнадцать минут спустя Гарри отпаивал Тонкс валерьянкой с виски, смешанными в пропорции десять капель успокоительного на сто граммов «Блек Лейбл» – старое проверенное средство было рекомендовано тётушке Петунии собачницей Мардж – и твердил:
— Всё будет хорошо, Рем жив, Снейп придурок, он просто шутил, ты же знаешь его идиотские шуточки, всё будет хорошо, Снейп придурок, Рем жив, ты же знаешь, наш Рем не из таких, он справится, не обращай внимания на тупые подначки, Рем в порядке…
Снейпа в поле зрения не наблюдалось, поэтому его можно было называть как угодно (и не было такого эпитета, который мерзкий зельевар не заслужил бы!), но Гарри всё же старался не переборщить, ограничиваясь стандартным «сальноволосый мерзавец» и общей оценкой интеллектуального уровня Снейпа на момент произнесения им предположения относительно возможной судьбы оборотня.
— Придурок, — послушно повторяла Тонкс, потирая глаза, нестерпимо зудящие после долгого плача навзрыд.
— Да! – радовался Гарри, заливая в аврора очередную порцию, третью по счёту.
— Жи-и-ив… — зеленоволосая расслабленно повела плечиком, обнажив нежную полоску кожи.
— Конечно! – соглашался мальчик, с восторгом обнаруживая, что успокоительный коктейль действует.
— Реееееем… — зарычала Тонкс, зарываясь рукой в волосы Гарри; её глаза с вертикальными зрачками горели каким-то незнакомым светом – так на мальчика ещё никто никогда не смотрел.
— Эээ, — прохрипел моментально очнувшийся Поттер, отползая от неадекватной девицы.
— Мооой, — стонала Тонкс, одним прыжком настигнув мальчика, порывавшегося скатиться с дивана. На пол они всё же упали, но вдвоём, причём Гарри оказался сверху.

В такой компрометирующей позе их и застали директор школы чародейства и волшебства Альбус Дамблдор, заместитель директора и преподаватель трансфигурации Минерва МакГонагалл и профессор зельеварения мистер Северус Снейп.

— Воспользовался плачевным состоянием невменяемого аврора, напоив её предварительно жуткой смесью алкоголя и успокоительного, — со злорадством перечислял Снейп, — окончательно лишил девушку возможности хоть как-то соображать – впрочем, я сомневаюсь, что Нимфадора когда-нибудь ею обладала – и попытался насильно склонить к сожительству недееспособную…
Тут уж Гарри не выдержал:
— ЧТО???
— «Недееспособную», — наставительно повторил Снейп. – Если вы заглянете в словарь, Поттер, то, несомненно, выясните для себя много нового…
— Я –НИКОГО – НЕ – СКЛОНЯЛ – К… — Гарри захлебнулся негодованием.
— Хватит, профессор, — поморщилась наспех приведённая в чувство Тонкс. «Наспех», потому что, благодаря заклинанию, адекватно оценивать обстановку она могла, а вот сидеть без посторонней помощи – нет. В роли подушки и одновременно жилетки выступила МакГоногалл, которая обнимала всхлипывающего аврора. – Довольно уже на сегодня ваших шуточек!
— Я ещё и не начинал шутить как следует, — хмыкнул довольный, как дракон, обожравшийся флоббер-червей, Снейп.
— Вы так радуетесь пропаже Ремуса?! – сорвался Гарри.
— Тише, мой мальчик, выпей-ка лучше чаю, может быть, хочешь мармеладку? — мягко предложил директор, настоявший на том, чтобы импровизированное совещание проводилось на кухне.
— Спасибо, я сыт, — мрачно отказался мальчик. И, решив, что взрослые не оценили всю глубину его справедливого негодования, Гарри многозначительно добавил: — По горло.
— Тогда рекомендую вам не путаться под ногами у членов Ордена, мистер Поттер, а заняться чем-нибудь более интеллектуальным. К примеру, отправиться спать. Или вы полагаете, что сладкие сны под воздействием галлюциногена, — лучший вид отдыха? – язвительно поинтересовался Снейп.
— Галлюциногена, Северус? – недоумённо переспросил Дамблдор.
— Галлюциногена, Гарри? – нахмурилась МакГонагалл.
— Эээ, — замялся мальчик, — я просто неправильно сварил зелье. Я, пожалуй, и правда пойду, — и он чуть ли не бегом покинул кухню, ощущая на себе сверлящий взгляд одного очень неприятного типа, по совместительству зельевара школы чародейства и волшебства Хогвартс.
Гарри не зря пять лет проучился в этой школе – ему довелось тесно пообщаться с двумя самыми пронырливыми и остроумными её учениками, близнецами Уизли, которые недавно усовершенствовали свои Длинные Уши, прибор, призванный облегчить жизнь начинающим шпионам. Фред и Джордж прислали новинку Гарри — «опробовать», как они выразились; впрочем, мальчик был уверен, что таким нетривиальным способом близнецы пытались выразить соболезнования его потере, как-то отвлечь от горя – вероятно, по их мнению, игрушка могла заменить Гарри крёстного. Справившись с желанием выбросить Длинные Уши в окно, Гарри затолкал их на самое дно своего сундука, о чём сейчас ничуть не жалел. Мальчик бегом бросился в свою комнату, достал магическую вещицу, быстро настроил прибор. Он успел как раз вовремя:
— …бедная девочка спит…
— …может подслушать, вы же знаете мальчишку, Альбус!
— О, эта комната защищена от любого проникновения, как физического, так и метафизического, Северус.
— Вы решили разбавить свою речь псевдонаучными терминами, Минерва?
— А вы, Северус, вероятно, не в силах отказаться от своей маски параноика, особенно когда речь касается шестнадцатилетнего травмированного мальчика?
— Травмированного?.. – знакомая насмешливая интонация. – Ну что вы, Минерва, он в полном порядке. Наш милейший директор, разумеется, знал, что делает, когда рассказывал парню, только что потерявшему своего крёстного отца, про высокую миссию, уготованную самим Провидением Мальчику-Который-Выжил. А после отправить Поттера к родне – вполне логичный поступок. Наблюдать, как мальчишка упивается собственным горем… А в критический момент подослать к нему нелюбимого учителя в образе рыцаря на чёрном коне спасти в очередной раз его никчёмную жизнь. Единственное, чего я не понимаю, Альбус: зачем вам всё это понадобилось?
— Защита крови, — последовал короткий ответ.
— Он мог бы не быть один, — неуверенно заметила профессор трансфигурации, — и Гермиона, и Рон с удовольствием…
— Гарри должен был осознать происходящее, — спокойно заметил Дамблдор, — не через призму боли и тоски. Мальчику нужно было дать возможность увидеть свои ошибки. Понять, что в случившимся есть львиная доля его вины.
Снейп внезапно расхохотался:
— Директор, я, наконец, сформулировал для себя простое правило, следуя которому, можно научиться различать шестёрок Тьмы и пешек Света: плохие парни упиваются болью – чужой. Хорошие парни упиваются болью – своей. Предлагаю назвать ваших последователей, Альбус, Упивающимися Скорбью. Разумеется, Мировой.
— Не вижу причин для смеха, Северус, — отрезала МакГонагалл.
— Зато это справедливо, Минерва. Итак, директор, сначала вы пять лет потворствовали шалостям нашей всехогвартской звезды, теперь делаете резкий поворот на 180 градусов. Однако я по-прежнему не могу найти причины для столь эксцентричного поведения.
— Это очевидно, Северус: прежняя методика не дала ожидаемого результата.
— Что вы хотите этим сказать? — напряжённый голос МакГонагалл.
— Я люблю мальчика, — просто ответил Дамблдор, — но не имею никакого права мешать герою. Не мы выбрали Гарри судьбу убийцы, и сам он никогда не желал подобного – однако мойры, плетущие нити жизни, не имеют обыкновения интересоваться мнением простых смертных. Мальчик вынужден выполнять предсказанное, у него нет – и не было – даже тени свободного выбора. Впрочем, есть различие между обречённым на заклание агнцем, марионеткой в руках высших сил, сломанной куклой – и человеком, принявшим свою судьбу, идущем навстречу самому себе без боли и разочарования. Судьбы ведут того, кто хочет, и влачат того, кто не хочет, ломая кости, срывая с них плоть. И неважно, жив или мёртв Избранный – карма настигнет его везде, здесь или за чертой. Ведь все мы знаем: смерть – не самое страшное, что может случиться с человеком. Весьма живописный пример этому ты, Северус, имеешь возможность наблюдать на каждой встрече последователей Томаса.
— Значит, вы желаете, чтобы ваш герой отправился на встречу с Лордом с бравой песней, свято веря, что именно это – единственно правильный выход? – кисло переиначил Снейп.
— Именно. Потому что это действительно единственно правильный выход.
— Поттер – всего лишь депрессивный подросток! Уверен, в данный момент он старательно жалуется на свою нелёгкую долю собственной сове, вместо того, чтобы искать возможности выжить.
— Прекрасно, — произнёс Дамблдор, — подходящее настроение.
— Прекрасно? Альбус, как вы можете так говорить?.. Гарри слишком юный…
— Минерва. Он герой, который обязан выполнить свой долг – просто потому что так нужно. Не мне, не ему, не миру, а Судьбе с большой буквы, чьё колесо завертелось в тот момент, когда из двух младенцев, родившихся в конце июля, Том Реддл выбрал Гарри Поттера.
— Опять Поттеру повезло, — зевнул Снейп, — миллионы людей во всём мире мучаются поисками смысла жизни, а мальчишке готовое руководство к действию по обретению оного выдали в возрасте одного года.
— Северус, твоя привычка постоянно язвить – особенно над такими вещами – достойна всякого порицания!
— Минерва, на большинство жизненных передряг существуют только две приемлемые реакции: либо смеяться, либо вешаться. Потому что отправлять паренька сражаться с Лордом Тьмы – это неправильно, хоть трижды закутай ты эту мысль в симпатичное словесное обрамление, присыпь глазурью и заверни в серебряную обёртку с надписью «Долг» жирным курсивом.
— Гарри больше не ребёнок, Северус, — констатировал Дамблдор. — Я дал ему столько времени, сколько сумел вырвать у судьбы, но теперь она требует своего. Мальчик должен превратиться в совершенное оружие – в противном случае ему перед Волдемортом не выстоять.
— А что насчёт его нечеловеческой удачи?
— Пять лет мы ставили на неё и едва не проиграли.
— Министерство магии?..
— Да, Минерва. Настало время взглянуть правде в глаза: Гарри – шестнадцатилетний колдун-полукровка, вспыльчивый, агрессивный, поспешно принимающий решения, безответственный и беспечный. Это его слабые стороны, а любая слабость в нашей ситуации может привести к поражению.
— А как же его сильные стороны, всепоглощающая сила любви, к примеру, про которую вы ему так упорно твердили? – ехидно поинтересовался Снейп.
Удручённый вздох.
— Он обладает этой силой, и он сохранит её. Мальчик должен оставаться воплощением Света. Послушным, сильным и смертоносным, как клинок в умелых руках. Героем, который огнём и мечом выкашивает Тьму из людских сердец, пусть для этого и придётся отдать дань кровавых потоков богу смерти.
— Хорош Свет… — пробормотал Снейп.
— Свет, — повторил Дамблдор. – Но это действительно Свет. Порядок – в противовес Хаосу. Организованное существо, жертвующее одним членом, чтобы сохранить организм. Сломать мальчику жизнь – это плохо, погубить мир, хотя возможность спасения существует, — ещё хуже. Извечный принцип двух зол. Однако здесь есть ещё один момент, Северус: мы не ломаем ему всю жизнь. Отдаст долги – и может быть свободен, как птица!
— Нет никаких гарантий, что он выживет. Более того, большинство фактов указывает на обратное. Пожертвовать малым, спасая мир?.. — хмыкнул зельевар. – Свет ничем не отличается от Тьмы, если говорить о Целях. Ничего нового: власть, успех, благополучие… Не всемирное – личное, ну и народу пару кусков со стола изредка следует кидать, как кости собакам, чтобы хозяев грызть не начали… Знать бы мне об этом раньше!.. Если бы я успел понять…
Он спокойно рассуждал, не скрывая своих мыслей, не боясь насмешки, осуждения в глазах коллег, той сильнейшей боли, которую могут причинить только самые близкие люди, боли предательства и потери.
Потому что…
Потому что…
На этом месте мысль Гарри мучительно забуксовала.
«Потому что…он им доверяет?!»
«Я же ничего не знаю о Снейпе, — отстранённо подумал мальчик, — и о Дамблдоре, и о МакГонагалл…если это не касается их профессиональной деятельности, конечно. Я знаю профессора Снейпа, сальноволосого ублюдка, чей девиз: «Своя рубашка ближе к телу, слизеринцы пусть что хотят, то и делают, а с остальными можно творить любой беспредел». Я знаю профессора МакГонагалл, и она не то, чтобы сильно отличается от Снейпа, только беспредела себе меньше позволяет. Я знаю директора Дамблдора, главу Ордена … А больше я про этих людей не знаю ни черта! Ни с какими книгами они предпочитают валяться в ванной, ни про их семьи, ни про их отношения друг с другом. Наверное, мы с Роном и Гермионой были не очень правы, когда раз и навсегда решили, что Дамблдор – добрый дедушка, который, не будь он великим волшебником, давно умер бы от диабета, а Снейпа, прежде чем умертвить, надо долго пытать, потому что он урод моральный».
— Средства разнятся, — заметил Дамблдор. – Света нет, нет Тьмы, есть человек, выбирающий Свет или Тьму в соответствии со своими убеждениями. Притом, что в душе его достаточно намешано того и того.
— Средства разнятся? – эхом откликнулся профессор. – Вызовете Поттера и расскажете ему сказочку про Белого Бычка? Неотвратимость судьбы, единственная надежда, сладкий бонус в виде мировой славы… Знаете, Альбус, я хотел бы ненавидеть вас. Хотел бы вас не понимать. Хотел бы быть таким, как этот идиот, ваш Поттер. Правильно говорят, что счастье в неведении.
— Северус, — подала голос МакГонагалл, — есть ещё одна правильная фраза: делай, что должно, и будь, что будет. Ты не можешь пойти против существующего порядка вещей, разделись всё хорошее между людьми по справедливости и навсегда изгнать зло из их сердец. Ты не в силах изменить мир.
— Мир, — ответил Снейп, — это шоу. Поттер в свете софитов и вынужден играть свою роль, отлично зная, что случится в финале. Зрители хрустят попкорном и газетами, отслеживая в «Ежедневном Пророке» новые неожиданные перипетии этой затянувшейся слезливой мелодрамы. Хотел бы я набить морду главному режиссёру, да боюсь, силёнок не хватит. Да и вряд ли у того, что затеяло этот фарс, имеется морда.
— Единственное, что нам остаётся делать – достойно играть свои роли и ждать развязки, не так ли? До апофеоза ещё нужно дожить. А значит – ни единой неверно взятой ноты в диалогах, ни единого лишнего движения, которое могло бы выдать нас, скрытых масками паяцев и драматических героев, — заметил Дамблдор. Несмотря на все эти «не так ли?» и мягкие интонации, он говорил, как человек, облечённый властью, великий маг, чьи просьбы трактуются исключительно как приказы. Гарри мог бы поставить свою «Молнию» против старых носков дяди Вернона, что Дамблдор не хотел подобной ответственности – но так было нужно. Кому? Судьбе? Проведению? Року? У Дамблдора тоже была своя роль, роль, которую он должен был играть – и старик был достаточно силён для этого.
Но если Дамблдор справлялся со своей ролью, и Снейп, и все остальные…значит, Гарри тоже способен натянуть на себя личину Героя и казаться весьма убедительным в ней?.. Так, чтобы Судьба постановила: «Верю», швырнула счастливчику под ноги пару золотых монет и оставила его, наконец, в покое?
— Маски паяцев – это ваша прерогатива, директор. Что касается всего остального… Я двойной агент, Альбус, — холодно сказал Снейп, — я не привык срывать аплодисменты восхищённой публики.
Профессор не мог отказать директору и не мог отказаться от своей привычки язвить не к месту. «Минерва, на большинство жизненных передряг существуют только две приемлемые реакции: либо смеяться, либо вешаться».
— Альбус, — вспомнила МакГонагалл, — теперь несколько организационных моментов…

Гарри не смог слушать дальше. Он вырвал магическое шпионское устройство из ушей и упал лицом в подушку, измученный, обессиленный. Герой. Оружие. Безответственный и агрессивный подросток.
Мальчик даже не спрашивал себя: «Разве это справедливо??»
Справедливость – несправедливая штука, сейчас он это понял.
Веки набухали непролившимися слезами; нестерпимо клонило в сон…

Мы бродили со Снейпом по магловским магазинчикам.
— Бутикам, Сев, — с умным видом объяснял я. – Смотри, как классно. Это машинка для стрижки волос в ушах. А вот мини-плита на одну персону, на ней можно что-нибудь жарить, вот только что – туда даже тараканьи лапки не поместятся, смешная, кстати, штука, так хрустят, я ел их в Таиланде, там здоровенные тараканы…
— Заткнись, Поттер.
— Они там все помешаны на трансвеститах. Не тараканы, в смысле, а таиландцы. Ну знаешь, пип-шоу и всё такое. Жесть! Ты был в Таиланде, Сев?
— Нет, и не собираюсь.
— Зря. Если наш план не удастся, надо бы иметь пути к отступлению. Впрочем, Таиланд в категорию приятных курортных местечек никак не попадает. Я предпочёл бы Кубу. Оденем майки с Че, дождёмся смерти старика Фиделя – в принципе, её срок всегда можно приблизить – и устроим очередной переворот. Я буду коммунистом. Я ещё никогда не был коммунистом, наверное, это потрясающее ощущение! – такой чуши я тоже никогда в жизни не нёс (ну хорошо, почти). Это нервное. После убийства пары-тройки человек бывает, знаете ли. Хорошая порция адреналина гуляет по жилам – и тебе сам чёрт не брат, а язык обретает свой собственный рассудок шизофреника…
— Куба, — с отсутствующим видом повторил Снейп.
— Да, — подтвердил я. – Знаешь, они там изумительно делают пина-коладу. Какой-нибудь парень просто сшибает с пальмы кокос камнем, взрезает его ножом, с таким широким лезвием, типа мачете, и бухает внутрь белый коктейльный ром. И трубочка. Без всяких выпендрёжей, чистый продукт. Знаешь, — без перехода продолжил я, — встреча с тем уродом прошла вполне успешно. Разве что его телохранители меня чуть не вскрыли – метательными ножами, представляешь? – но, в конце концов, кого это волнует?
Снейп пожал плечами: никого.
— Я не хотел их убивать, — доверчиво делюсь. – Но разве я виноват, что тупые громилы замыслили поиграть в героев?!
— Поттер, — скучающе тянет зельевар.
Глубоко вздохнуть, собраться с мыслями.
Восемь-семь-шесть-пять-четыре-три-два-один.
Восемь-семь…
— Я наложил на старика «империус». Теперь у меня есть свой ставленник в министерстве, и под умелым руководством он обретёт до следующего года небывалую любовь магической части Британии. Немало поспособствует росту авторитета будущего министра – а он будет министром! – поддержка известного Гарри Поттера.
Снейп ничего не ответил. Он смотрел по сторонам. В какой-то момент мне показалось, что Лондон поглотил его.
Я люблю мегаполисы. Особенно люблю их летом, когда солнце источает жар, который отражается от стекла и впивается в бетон, повсюду пыль, тараканьи бега озабоченных делами людей, на твоих ногах пляшет джигу одуревшая от духоты толпа, прелые незащищённые одеждой части тел лоснятся под пристальным взглядом, стекают каплями пота на тротуар. Это потрясающе. Разумеется, я не говорю сейчас о дышащих на ладан хрипящих толстяках в растянутых грязных майках – не слишком-то эстетичное зрелище! Нееет, лето – это время старших школьниц, умеющих выглядеть так невинно в своих крошечных джинсовых шортиках, топиках и – зачем-то – разноцветных шарфиках, скрывающих лебединые шейки и выпирающие ключицы, таких хрупкие косточки, обтянутые полупрозрачной нежной кожей. Лица этих девчонок обильно покрыты косметикой, идеальные маски фарфоровых кукол, чёрные дыры вместо зрачков, порочные алые губки, которые с удовольствием выговаривают «взрослые» слова.
Я люблю летнюю духоту, когда катастрофически не хватает воздуха, когда невозможно спать из-за ночных кошмаров, дождь не приносит долгожданного облегчения, а крик, вырвавшийся из горла, вплетается в общую симфонию рычащих машин, звенящих стёкол и дребезжащих басов новой популярной среди молодёжи модели стереосистемы. Свистопляска бесчисленных сборищ «по интересам» — сектантов, анонимных алкоголиков, пьяниц и депутатов, — увлекает тебя в бесконечный поток, ты пытаешься быть везде – на помпезной вечеринке, на поминках и у шефа «на ковре»; время останавливается, потому что, как бы сильно ты ни бежал, другие выдерживают тот же темп, и кажется, что все застыли соляными столбами, а жизнь потерялась в какой-то пыльной секунде, тянущейся, как потерявшая вкус жвачка…
Мегаполис всосал нас. Лондон заразил нас вирусом присущего ему безумия, и это было чертовски круто.
Снейп подтвердил: «Круто». И снёс заклинанием фонарь – заставив грузовик пересечь две полосы и въехать на полной скорости в столб.
Мне понравились звенящие искры и скорбный рёв клаксона, который водитель нажал собственным лбом. Со стороны казалось, что он утомился или ему взгрустнулось, вот и повесил парень буйну голову.
Когда шейные позвонки разорваны, и череп висит на одних нитках жил, известный фразеологизм приобретает новые оттенки смысла.
Не уверен, что Снейп действительно такой невменяемый, каким мне нравится его видеть. Ключевое слово здесь – «нравится». Зельевар привык притворяться – для родителей, одноклассников, Волдеморта, соратников, Дамблдора, товарищей по оружию. Ему ничего не стоило притвориться и для меня тоже.
Для мастера зелий нет проблемы «быть» и «казаться». Наверное, он вообще перестаёт существовать, когда остаётся один. Пропадает в пустых комнатах, сливается, мать его, с Абсолютом.
Людские ожидания взращивали его. Представления других о его особе придавали Снейпу плотность.
Он ведёт себя в соответствии с их мнениями или вопреки чужим надеждам, в любом случае, Снейп проявляется, так или иначе, – и я точно знаю, что это его несказанно бесит.
Если бы я был романистом, то выразился бы иначе: «гнетёт».
Но я не романист.
Просто я наконец-то понял Снейпа. Насколько это вообще возможно для человека – понять другого человека.
Он жаждет свободы.
Свободы от жизни, свободы от смерти, свободы от решений и надежд, свободы от чувств, свободы от боли, свободы от навязанных ему законов, от всего того, что составляет суть этого дурацкого, смешнейшего из миров.
Свободы от себя.

У жизни нет для него ничего…
У смерти, впрочем, тоже.

Зельевар любит полумрак и одиночество своих подземелий. Его существование там – ода дематериализации, с него, пожалуй, можно писать иконы, где под саваном, пардон, одеждой не просматривается тела, а глаза, круглые выпуклые фары, являют собою не прибор для разглядывания/созерцания/лицезрения… а дух. Со Снейпа можно бы писать иконы, разумеется, при условии, что он не заметит художника.
А то испепелит.
Впрочем, я никогда по-настоящему не боялся профессора, его гнева, его безумия.
Сейчас у меня хватает сил жить за нас обоих. Провоцировать его на ответные действия – своими поступками. Потому что, если Снейпа не припереть крепко к стенке, он и почесаться не подумает, чёртов интроверт. Меня приводит в ярость одна мысль о том, что в самое интересное – внутренний мир Снейпа – мне ходу нет.
«В чём твоя проблема?» — спрашивал я его на манер американских бравых вояк.
У Снейпа не было проблем.
Он питался чужими жизнями – слизывал при помощи своей чёртовой легилименции самые сливки воспоминаний, смаковал и складывал в специальную копилку в одной из бесчисленных тумбочек своей дурной башки.
Он был почти библиофилом, заядлым книгочеем, вот только извлекал истории непосредственно из мозгов очередного «автора», отбрасывая словесное обрамление и прочие ненужные вещи, такие, как «сюжет», обязательная мораль в конце – сразу следом за постельной сценой – и десять тысяч фразеологизмов, потому что наш язык на 70% состоит из заученный устойчивых оборотов.
Что, разумеется, ограничивает свободу самовыражения. Ну, со свободой у Снейпа вообще были непростые отношения…
«What isn’t remembered never happened», — твердил парень, запатентовавший для своих нужд образ Ужаса Хогвартса. Парень, от которого все шарахались. Парень, безумный настолько, что сорок лет ухитрялся сходить за нормального.
Он помнил больше, чем среднестатистический великий колдун, на днях разменявший пятую сотню. Лет, не евро.
По-моему, Снейп пресытился.
И уж точно – повредился рассудком уже на новом уровне: такие фокусы даром не проходят.
Однако я его стоил. Учитывая мою бурную юность. Да одни драматические обстоятельства моего рождения можно превратить в нудный роман глав на двадцать. Если бы мои шансы дожить до спокойной старости не стремились к нулю, мне бы пришлось выискивать людей, готовых застрелить меня лет в сорок, когда вашего покойного слугу обуяет неистовое желание писать мемуары.
Ужас, да.
Хорошо, что миру такое счастье не грозит – у Тёмных Лордов насыщенная, но, увы, короткая жизнь.
А я у нас – Тёмный Лорд! В процессе становления, правда, но это временно.
Теперь Снейпу хотелось спать, а мне – ощущений, сильных эмоций, крови, поэтому мы отправились туда, где покупают любовь и войну не за обычную цену – жизнь, а за фунты стерлингов.
У зельевара была его лигелименция, его заарканенные чужие страсти, пенка бесстыдных грехов и ослепительной радости, которую парень слизывал с людских воспоминаний. Как будто разум – это капуччино или варенье; можно варить только ради одной этой пенки, но Снейп не повар, а вор, и такое положение вещей его чертовски устраивает.
У меня же не было умения шляться по чужим сознаниям (впрочем, Снейп всегда говорил, что трахать мозг – моё призвание), поэтому приходилось выискивать менее интригующие развлечения. Но такие же действенные. На безрыбье…
— Любовь – предмет товарно-денежных отношений, — прокомментировал я, вступая в местный квартал Красных фонарей.
— Не подменяй понятие «любовь» сексом, — откликнулся Снейп. – Что ты знаешь о любви, мальчишка? Ты не успел полюбить, а потом стало поздно, ты разучился ощущать порхание бабочек в животе, колючие розы в руках и ярмо на шее.
(Снейпу нравится надо мной издеваться. Он до сих пор не может простить мне, что я смею выплёскивать из себя тексты в рифму. Впрочем, зельевар никогда не обвинял меня в бездарности. Просто как-то раз кинул томик Блейка мне на кровать. Через неделю я обнаружил там же книжку Рембо…)
Снейп мог назвать время и место события, из-за которого моё сердце засохло, скукожилось и приказало долго жить.
Ошибки, которые нас делают. Пути, которые нас ведут.
В том не было моей вины, Снейп. Ты понимаешь, не было…
Пули, которые нас находят.
Мы — порченные миром обезумевшие звери.
Вдыхаемый кислород медленно, но верно убивает нас, так как свободные радикалы, остатки ненужного газа – мы всегда берём больше, чем нужно, загребаем с поправкой «на чёрный день», даже вдыхаем слишком много! – заставляют клетки нашего тела стареть.
Жизнь, которая нас умерщвляет.
Когда-то проводился такой эксперимент. Человеку, обычному служащему какого-то госучреждения, персоне ничем не выдающейся во всех отношениях, рассказали, что через полгода ему умирать и иначе никак. Заказ сверху, так сказать, плановая чистка, проводимая сотрудниками одного из убойных отделов небесной канцелярии.
Такие дела, блин.
За полгода мнимый обречённый успел сделать больше, чем за всю жизнь.
И – умер.
Смерть, которая нас оживляет.
Мы – траченные миром языческие боги. К чертям мораль и эстетику. Мы то, из чего вышла ваша глянцевая реальность, мы первоначальный Хаос, клубок ужаса и страха – согласно индийской мифологии, эта гремучая смесь и была перворождением.
— Ты спятивший байронист, — говорил Снейп.
Плевать. Мне необходимо время от времени чувствовать себя живым, отыскивать жар и яркие краски посреди ледяного сумрака бреда и ереси, которые почему-то считаются моей жизнью.
Я подошёл к первой попавшейся девчонке; в моих глазах была похоть, которую я и не старался скрыть. «Семьдесят», — лениво протянула она, поигрывая тонкой сигаретой в своих наманикюренных пальчиках. Я мотнул головой на своего спутника, девчонка поколебалась мгновение, но потом всё же выдала: «Сотня».
— За пятьдесят любая в этом городе сделает то же, что и ты, и вдобавок вылижет мне ботинки, — лениво протянул я.
— В таком случае можешь проливать к своей «любой», — ответила она, и я потерялся в отчаянной синеве её глаз, захлебнулся аквамарином неба отражавшимся в зрачках девчонки.
Проблема была в том, что уже второй день шёл мелкий противный дождик, как будто бог ухитрился подхватить простуду и теперь вознамерился разделить эту радость с детьми своими. Хвала сущему, небо было затянуто тучами, и мы не могли любоваться красноносым божеством. Звуки его чихания подозрительно напоминали ритуал мессы – я перекрестился бы, если бы помнил порядок действий: «Справа налево или слева направо?..»
Осень. Уже второй день.
И в её глазах не могло быть неба.
Я понял, что девчонка – именно то, что мне сейчас нужно. В её глазах не могло быть неба. В её глазах не должно было быть неба!
Это, чёрт бы всё подрал, никак не вписывается в мою картину мира. А события, которые не вписываются в мою картину мира, вполне могут заставить этот самый мир затрещать по швам и, в конце концов, рухнуть.
Нафиг надо.
— Непокорная, — сказал я, — то, что надо. Ненавижу мямлей. Ненавижу конформистов. Ненавижу жертв. Их следует убивать до того, как они заразят своей болезнью окружающих.
— Это не болезнь, — заметила проститутка, — это нормально. Как тебя зовут?
— Шива*, — ответил я. – Не совсем обычное прозвище, но оно, в общем, отвечает моим планам на будущее.
— А твой друг?
— Друг? Он не друг. Неприятный тип. Убил уйму людей, страдает комплексом неполноценности, предпочитает коротать вечера, готовя всякие дурно пахнущие вещицы, если повезёт, а если не повезёт, то у его зелий не будет запаха, ведь смертельные яды обычно не пахнут. Если сильно не повезёт, он подсыплет этот яд в твой утренний кофе и будет изучать твою реакцию с интересом исследователя – допустим, ты корчишься в агонии, а этот парень нажимает тебе на живот, и приходится объяснять ему, что ты чувствуешь. А чувствуешь ты себя так, будто проглотил осьминога: щекотно и липко. Потом он даст тебе противоядие и возьмёт прямо на столе, после чего ты отгрызёшь ему кусок руки и выбьешь несколько зубов. Пока, наконец, не вспомнишь, что сильнее его – не в физическом смысле, разумеется – раз в пятнадцать. Дальше уже дело техники: ты устроишь ему ночь, которую парень не забудет до конца жизни – знаешь, наручники, раскалённая сталь, бильярдный кий в заднице. Далее вы отправитесь в ближайший паб смотреть футбол. Статус-кво восстановлен на следующую неделю или больше, или меньше, как повезёт. Кстати, этот ублюдок задолжал мне пару сотен с конца прошлого месяца, и с процентами это получится как раз полштуки.
Я трепался всю дорогу до её квартирки.
— В конце концов ты понимаешь, что тебя возбуждают такие, как он – полные отморозки. Окровавленные и непокорные, стило в руке, в душе демоны. Психиатры о таких плачут горькими слезами и загодя в очередь выстраиваются, чтобы заполучить ублюдка себе в коллекцию – и жизнь прожита не зря! Но парень и тебе нужен, действительно нужен, поэтому нельзя сильно калечить ублюдка. К тому же он урод. А расслабиться хочется. Тогда ты отправляешься за кем-нибудь, с кого можно безнаказанно содрать кожу, потому что все остальные игры тебе чертовски наскучили.
Я мог бы сравнить нож в своей ладони с криком птицы. С пеной, клубящейся под кормой бригантины. С туманами, которые приходят умирать в зачарованный лес.
Этот нож дарил наслаждение. Наслаждение болью.
Только боль я умел понимать и принимать.
Только она была красива.
В противовес этой прелести, стальному бесстрастию, с которым кинжал вспарывал жизнь, выпуская алую кровь из набухающего жиром телесного мешка, был остальной мир, хотя бы квартира этой безымянной шлюхи: пыль, духота, продавленная софа, пропахшая сексом, стайка тараканов, вспугнутая звуком наших шагов, репродукция Ван Гога на стене.
Меня взбесило то, что эта была моя любимая картина, и она висела в подобном месте.
Разозлённый, я покончил с девчонкой слишком быстро; её глаза стали цвета ван гоговской темноты – синий, фиолетовый, голубой, сиреневатый сплелись воедино и покрылись тонкой пеленой, завесой смерти.
Из обрывков её кожи можно было сшить лоскутное одеяло.
Снейп молча положил ей на глаза купюру. Харон будет доволен сегодняшней сменой.
Я посмотрел на Снейпа голодными глазами. Я всё ещё сгорал, и мне нужна была боль, на этот раз причинённая не мной, а мне.
Зельевар уселся на единственный в комнате стул (к софе он, как и я, даже прикасаться брезговал), жестом предлагая мне поторапливаться. Я всхлипнул и подошёл ближе, на задворках моего сознания заволновался прежний Гарри Поттер, который был чертовски возмущён ситуацией в целом. В какой-то момент я даже испугался, что сейчас ненароком проснусь, и мне придётся жить со всем этим, но боль от пореза ножом вернула меня в наш общий со Снейпом ночной кошмар.
Он схватил меня и притянул к себе, заставив сесть на колени, после чего мой любовник приподнялся, помогая мне стянуть с него джинсы. Мои он просто срезал, а когда я попробовал возмутиться, сильные руки приподняли меня, и мой вход оккупировали сразу два пальца. Он широко раздвинул их, и я затрепетал от предвкушения: значит, вот как это будет, Снейп возьмёт меня всухую, он смажет свой член моей кровью. Мой собственный член тем временем твердел, так же как и его. Я раздражённо заёрзал на коленях ублюдка, меня била дрожь, мне было нужно, чтобы Снейп меня трахнул, и я верил, что умру, если не получу этого сейчас, немедленно, ну же!..
Он сцеловывал мои стоны. Чёртов зельевар рвал мои губы своими зубами, игрался языком с моими дёснами, засовывал свои пальцы в мою дырку, он наслаждался мучениями, которые я испытывал, и не стремился утолить мой голод.
Голод, сжигавший меня изнутри, с тех пор как…
Я не выдержал и рванул зубами его плечо, следы моих резцов на его бледной коже; Снейпу это не понравилось. В отличие от меня, мастер зелий не любил боли. Он весь потемнел, руки, сжимающие до того мои ягодицы, переместились на талию, ублюдок поднял меня, и я почувствовал, как головка его члена упирается в мой проход. Он дожидался, пока я не попрошу о большем. Я был готов умолять. Тогда Снейп насадил мою задницу на свой член сразу, без подготовки, как мне и хотелось, после чего я заорал от боли, завыл, заскулил. Не давая мне передышки, Снейп начал двигаться. Он по-прежнему потрошил своим языком мой рот, я смотрел в его глаза, они были как тёмные туннели, ведущие в безвоздушное пространство, и я боялся заблудиться, остаться там навсегда, в космосе его омертвевшей души, без воздуха, без надежды…
— Нет, — прохрипел Снейп в перерыве между сильными и глубокими толчками, — я-то жив. Это ты у нас – мертворожденный бог смерти, и только я могу заставить тебя почувствовать себя живым.
Ублюдок трахал меня быстро и жёстко, но этого было недостаточно. Мне хотелось другого, и мой любовник это понял.
Он содрал меня с себя так, что я захныкал из-за внезапной пустоты внутри, и толкнул к столу.
Боль.
Я распластался по прохладной деревянной поверхности, покрытой лаком, спермой и воспоминаниями о чужих ласках, но это было ничего, я не брезговал, мне просто было некогда: со спины ко мне подошёл Снейп и толкнулся в мой вход своим членом.
Унижение.
Я застонал от счастья: наконец-то всё было правильно.
Подчинение.
Он входил в меня медленно и так глубоко, что мне казалось: вот-вот его орган прорвёт меня, и фонтан спермы забьёт через мою глотку.
Наконец мой любовник нашёл нужный угол – он мог бы сделать это и раньше, чёрт его подери, но я подозревал, что Снейп просто хотел отомстить мне за долбанный кий, который я неделю назад запихнул в его окровавленную задницу.
Волны боли чередовались со вспышками наслаждения. Я хотел бы душу продать, чтобы только продлить эту минуту, но вряд ли у меня оставалась душа. Ни один демон не снизойдёт до такого, как я, никто не ухмыльнётся победно, услышав: «Остановись, мгновение!», я сам свой личный бес, я – бич живых.
— Тебя возбуждаю я и смерть, — задыхаясь, пробормотал Снейп, после чего бурно излился в меня. Я присоединился к нему секундой позже.
— Ты боишься смерти? – спросил зельевар минут через пять, когда перед нашими глазами перестали плавать цветные круги.
— Я боюсь небытия. Я знаю, что моя смерть будет небытием. Или чем похуже.
Снейп не вышел из меня после; мне это понравилось, хотя стоять придавленным тяжёлым телом было чертовски неудобно. Край столешницы врезался в мои бёдра.
— Тебе возбуждает смерть и я, — устало повторил он.
— Чтобы перестать бояться смерти, нужно самому нести смерть, — отозвался я, — нужно стать смертью. А ты…ты мёртвый. Мертвечина. Твоё сердце даже не иссякло – протухло. В тот день, когда я убил Волдеморта, все умерли. Умерли и сами того не заметили, что самое страшное. Умерли, чтобы на следующий день привычной дорогой идти на работу, собачиться с коллегами, кричать на детей…
— Гарри, — сказал Снейп. – Ты не прав. Я жив. К сожалению.

*Шива – Разрушитель создаваемых им (и другими богами) миров. А вообще это очень разносторонняя личность, о нём можно не один трактат написать. И писали. Начиная с чёрт знает какого там тысячелетия до н.э. Индийская традиция – она грандиозная. И европейские интерпретаторы постарались. Пихать всю эту бесценную информацию в одну коротенькую сноску – дураков нема, так что ограничимся одним предложением.