Волчонок

Рождественские каникулы, часть вторая или Разговор по душам.

***

От автора:
В Главе использованы слова песни «Дайолен Даэрону» группы Мельницы.

***

Эйприл подошла к пианино, коснулась старых клавиш, и пальцы ее заскользили по музыкальным ступенечкам, заставляя рождаться новые прекрасные, но очень грустные звуки. Сливаясь воедино, они образовывали магическую чарующую мелодию.
Сколько она не пела? Наверное, с тех пор, как вышла замуж. Почему перестала петь? Не положено. Песни… они всегда ассоциировались со свободой, а замужество нельзя расценивать как свободу. А еще ей было страшно. До встречи с Джоном она не жила, это нельзя было назвать жизнью. К счастью, муж ее сильно любил, настолько сильно, что постоянно заботился о ней, и Эйприл не знала горя… Единственное, что мучило: придется расстаться с прошлым.

Зачем тебе пить эту чашу до дна
Два озера боли на бледном лице
А звезды как камни в железном венце
И память не смоет морская волна
И в темных одеждах там скорбная тень
Один лишь венка из цветов не надел
Прощай, любовь моя, прощай,
О Лютиен Тинувиэль

И в светлой земле, что не ведает зла,
Истает ли тень, что на сердце легла,
Исчезнет ли боль, что как в сердце игла?
Прощай, любовь моя, прощай,
О Лютиен Тинувиэль!
И жжет предвиденье, как яд —
Тебе уйти на путь людей…

Как давно все-таки она не пела, и сейчас голос ее неуверенно дрожал, но с каждой строчкой становился все увереннее.
Рем жмурился в карамельных лучах утреннего солнца, которое удивительно раскрашивало предметы в цвета сепии. В такие теплые цвета… Тихо, стараясь не шуметь, он подошел к маме…
Она никогда не пела, но теперь…У нее был очень красивый и сильный голос, такой родной, такой воодушевляющий. Главное не помешать.
Ремус подошел к ней ближе и положил руку на спинку стула, зачарованно наблюдая, как плавно скользят пальцы по черно-белым клавишам.
Эта мелодия…
Стало легко и хотелось весело улыбаться. Эти звуки удивительно звучали в голове, и сердце билось им в такт. Казалось, сама мелодия наполнилась карамелью, сепией и теперь распространяла ее по всему дому. Такая легкая и простая. И перед глазами появлялись образы лугов и рек, холмов и гор, чувствовался шелест листвы, пение птиц и…
Резко оборвалась мелодия, и мальчик удивленно посмотрел на мать. Бледная, сидела она за пианино и тяжело дышала, глядя куда-то в окно. А он глядел на нее, своими большими, требовательными глазами, ничего не понимая и не желая понимать что-либо. Оказалось, что за его мягким характером скрывается много силы и властности — качество не свойственное Люпинам. Его взгляд жег ей затылок, он будто бы укорял ее
— Чего ты хочешь? — вдруг заорала Эйприл, вскочив с места.
Она подбежала к двери и посмотрела на сына. Он тоже побледнел, и болотные глаза его наполнились слезами, которые он раньше успешно сдерживал. Мальчик пошатнулся и упал на колени, закрыв лицо руками. Он жутко устал: отмечать Рождество с родителями было не лучшей идеей. В следующий раз он останется в Хогвартсе, так спокойнее.
Ремус резко поднял голову:
— За что ты меня так ненавидишь, мама? — вдруг тихо спросил он, хотя знал ответ. Мама пожала плечами и вышла из комнаты.
Сейчас, в его голове с удивительной скоростью вращались мысли. И почему-то все они были связанны со Вселенной. Все звезды одиноки, когда-то думал он, а сейчас вдруг вспомнил, что иногда встречаются и бинарные звезды. Но Ремус Люпин не звезда. Как не ищи, как не исследуй бескрайние просторы космоса, не найти среди звезд созвездие волка, звезды даже не найти. Оборотни ни у кого не в почете, даже у собственных матерей. Наверное, сейчас он понял Фернира Сивого — ярого ненавистника Магического мира. Просто когда-то его тоже кинули. И он не сумел простить.
Долго сидел он на ковре, разглядывая его поблекшие узоры. Никогда такого не случалось, никогда. Мама всегда была такой тихой, теперь все изменилось.

***

— Эй, притормози! — весело рассмеялся Джон, хватая сына за рукав пиджака. — Мы с Сириусом хотим прогуляться на улице. Ты как?
Рем посмотрел на отца и на друга и покачал головой.
— Что-то случилось? — Сириус прищурился, ожидая ответ.
— Ничего, голова болит просто, — Рем побежал по коридору и скрылся в своей комнате.

***

То, что происходило с ним последующие часы, не поддавалось объяснению. Много мыслей и чувств то поднимались в нем, то исчезали, оставляя жуткий осадок. И лишь тени на потолке причудливо танцевали, будто пытаясь повысить ему настроение.
Хотелось выть, но полнолуние недавно миновало. Теперь Ремус понял, почему в волчьем обличье, он грызет и рвет сам себя. Это способ заглушить одну боль другой. И если бы сейчас в его сознании не доминировала человеческая часть, он бы поступил бы так же. Ей-богу, лучше физическая боль, чем такая.
За долгое время он впервые отдался с головой своему горю.
А потом, потом он просто глядел в окно. Уже стемнело, и тот заветный фонарь ронял свой дивный свет на спящую улицу. Тихо и безмятежно плыли по небу облака, и изредка шумел ветер.
Что-то зашумело сзади, и Рем даже знал что, но убегать он не собирался. Лучше он умрет, чем воспылает ненавистью к родной матери, но тут в дверь постучали.
Кто-то вошел в комнату, и Рем почувствовал приятный запах еды. Он не ел с утра.
— Привет, лисенок, — тихо произнесла мама, ставя поднос с едой на письменный стол.
Ремус кивнул и продолжил глядеть в окно. Эйприл замялась у двери, с грустью глядя на сына.
— Ты злишься? — спросила она виновато.
— За что? — Ремус посмотрел на маму. — Я не хочу есть. Я так, потом.
Наступила неловкая пауза.
— Завтра канун Рождества, и я подумала, давай проведем его вместе, — она не знала, что сказать еще, но главное, что говорила.
— Мы и так проводим его вместе, всей семьей, — заметил Ремус.
Он оторвался от окна и подошел к книжной полке. Там, между книгами, стояла небольшая коробочка. Мальчик бережно извлек ее и подошел к матери.
— Это тебе, на Рождество, — сказал он. — Но я пойму, если ты, мама, не примешь ее от меня. Я только все порчу, было бы лучше, если бы меня не было.
Откуда взялся такой тон, такое холодное отношение? Рем почувствовал гнев, но выплеснуть наружу не было сил. Она же не виновата, что он оборотень. Слово «мама» теперь стояло комом в горле, а слезы рвались наружу. Нельзя же так себя мучить.
— Не говори так. Вручишь завтра, — мудро заметила Эйприл, подходя к сыну. Она не почувствовала его обиды. И это больно…
Рем покачал головой и отвернулся.
— Мам, можно я спать лягу, просто голова болит, — он сжался в комок и закрыл глаза. Так всегда делают маленькие дети, когда чувствуют что-то плохое. Откроешь глаза, и нет проблемы.
Но проблема не уходила, она лишь смотрела на него полными ужаса глазами.
— Почему ты так говоришь, — тихо сказала она и, схватив сына за руки. Эйприл развернула его к себе. — Пожалуйста, не молчи, скажи что-нибудь!
Рем зажмурился сильнее.
Эйприл обняла сына:
— Прости, — тихо попросила она. — Знаю, я никудышная мать, но я исправлюсь… Я, правда, исправлюсь. Обещаю.
Наконец, он распахнул глаза, и в них было столько ненависти, что выносить это было невозможно. Неужели так все-таки можно ненавидеть?!
— Почему ты молчишь? — она вдруг отпустила его и медленно, будто отступая, пошла назад, боясь повернуться к сыну спиной.
И все-таки выдержка и хваленое самообладание изменили ему:
— Ты мне не мать! — заорал он, что было сил, и захлопнул за ней дверь.
А потом долго стоял посреди комнаты, ожидая своего монстра. Чтобы облегчить ему задачу, Рем даже в шкаф залез, где и уснул.
Просто забылся безрадостным сном.