Глава 7
Не понимаю, зачем я об этом вообще писала? Да еще так подробно? Ведь это к делу не относится… почти…
Надеюсь, вы не подумали, что о своей основной задаче я напрочь забыла, не на шутку увлекшись многообещающей карьерой взломщика? Хотя сокровища (конечно же, я имею в виду библиотеку и лабораторию), скрытые в комнатах Снейпа, безусловно, того стоили. Да и найти лазейку там, где не смогли пройти министерские ищейки, тоже весьма почетно.
Летом, когда занятия еще начались, у меня было больше свободного времени (хотя называть свободным временем короткие передышки между заготовкой зелий для больничного крыла на год и регулярными визитами в лабораторию, где шеф теперь требовал ежедневных отчетов о работе, это перебор), и я решила потратить его с пользой. А именно навестить старых знакомых с целью раздобыть информацию. Ведь должен же был кто-то видеть гибель Люпина и Тонкс, и Колина. Или, по крайней мере, кто-то же доставил их тела в школу…
Плюс передо мной стояла еще одна задача, о которой я не подумала в первый раз. Зелья. В смысле, зелья для Снейпа. Ведь какой смысл во всем этом мероприятии, если в результате профессор все равно погибнет от остатков яда Нагини, не вымытых кровотечением или от самой потери крови? Да еще это взрыв, о котором я почему-то ничего не помнила… Ведь он прогремел где-то в районе Хижины? В таком случае шансов для профессора остается еще меньше. Конечно, конечно же спасение его жизни не было главной моей целью, а лишь одной из многих. Но формулировка была неизменна: зачем бездумно из-за какого-то порыва проваливать все дело? Один раз я уже проштрафилась, и у меня нет права на вторую ошибку. Все должно быть выверено до мелочей – не так, как в первый раз, когда я, ощутив власть изменить все, на мгновение поддалась этому пьянящему чувству и едва все не испортила, да и сама чуть не погибла. Ведь говорил же Дамблдор: только один раз. Больше возможностей не будет.
Правда, к этому времени я уже поняла, что по своей сути так называемые «правила хроноворота» – не более чем условности, призванные удерживать в узде слабых духом людей и предостерегать их от опрометчивых поступков.
В моем случае все было далеко не так критично, как может показаться на первый взгляд. Тем не менее, я не хотела все испортить. Итак, я приступила к подготовительному этапу.
Во-первых, опрос оставшихся в живых членов Ордена Феникса. Их было не так уж много, куда меньше, чем в начале войны, но большинство из них отошли от дел, и разыскать их было делом хлопотным – они не спешили афишировать свое местоположение. Не стану этого делать и я, равно как и открывать их имена. В конце концов, некоторым Упивающимся удалось скрыться. Зачем тогда подставлять людей под удар?
Надо сказать, что манипулировать людьми не так просто, как это кажется на первый взгляд. Учитывая то, что и люди эти не лыком шиты, чтобы поверить в то, что я потратила столько сил и времени, разыскивая их, только для того, чтобы поинтересоваться их здоровьем. С другой стороны, вопросы, подобные тем, что интересовали меня, тоже не принято задавать с порога. В общем, как-то, с переменным успехом, мне удалось обойти этот камень преткновения, не ущемив свои интересы и не оскорбив собеседников. Правда, ничего принципиально нового мне узнать не удалось. Разные источники указывали различные места гибели четы Люпин и сходились только в именах убийц, которые я и без того знала. Помочь мне мог только тот, кто переместил их тела в Большой Зал, но имени этого человека мне выяснить не удалось. Период времени с того момента, как их видели в гуще сражения, до того, как их бездыханные тела оказались в школе, был надежно окутан тайной.
Не намного больше мне повезло и с выяснением обстоятельств гибели Колина Криви. Все указывало на Оливера Вуда как на единственного человека, способного мне помочь. Но Оливер разрушил все мои надежды одной лишь фразой о том, что тело Колина ему передал неизвестный аврор, которого после сражения он уже не видел. Вероятнее всего, что тот тоже погиб.
Круг моих поисков все сужался и сужался, почти не оставляя надежды на то, что я когда-либо смогу узнать интересующие меня сведения. К Артуру и Молли Уизли по вполне определенным причинам я обратиться не могла. Но я не собиралась отчаиваться или списывать кого-то со счетов. В конце концов, разведку боем еще никто не отменял, а до той поры, видит Бог, Мерлин и иже с ними, мне есть, чем заниматься. К тому же у меня был запасной вариант. МакГонагалл. Как человек, сменивший Дамблдора во главе Ордена, она была посвящена во многие тайны. Весьма возможно, что она обладала необходимой мне информацией. С той же долей вероятности можно было утверждать и обратное. Установить истину можно было лишь одним путем – задав вопрос. Этого же делать по известным причинам я не торопилась. Успеется. Я и так слишком себя выдала в вопросе со Снейпом, и мне положительно не нравилось пристальное внимание, коим дарила меня директриса.
Однажды, в самом начале, когда я только-только перевезла свои вещи, книги и оборудование в Хогвартс, у меня выдался свободный вечер, и я решила устроить себе внеплановый выходной. Пусть не совсем заслуженный, но все же… Кто знает, когда мне в следующий раз выпадет такая возможность? В связи с этим мне в голову пришла просто потрясающая по своей новизне идея прогуляться в Хогсмид. Все было хорошо. Я прикупила в местной лавке ингредиентов, ведомая ностальгией заглянула в «Сладкое королевство» и книжный магазин, где не было ничего для меня нового, но было приятно пройтись по старым местам, по «нашим» местам, зашла в «Три метлы» и за кружкой сливочного пива поболтала о том о сем с Розмертой, у которой ввиду сезона практически не было посетителей… А потом… А потом я решила продолжить прогулку. Действительно, что может быть лучше, чем пройтись теплым летним вечером, вдыхая вкусно пахнущий разнотравьем воздух, окунаясь в зеленоватые сумерки, которые одурманивают, окутывают сознание плотной сладостной пеленой, действуя в некоторых случаях не хуже Обливиэйт и заставляя забыть о тревогах, о сиюминутных заботах и просто отдаться моменту и наслаждаться жизнью? Зря я это сделала. А может, не зря? Откуда бы я еще узнала?
Ноги сами несли меня к окраине деревни. Почему-то вспомнился третий курс, как мы с Роном пошли смотреть на Визжащую Хижину, как он пересказывал мне все, что ранее слышал от старших братьев… Рон… Как появился Малфой со свитой и как пришедший под мантией-невидимкой Гарри проучил их. Кстати, о мантии… Интересно, Гарри продолжает ею пользоваться или нет? Мысли перескакивали с одной мелочи на другую, мастерски обходя самое главное – что сейчас Хижина явно не может служить источником хороших воспоминаний. Но я уже ступила на скользкую дорожку, и остановить поток образов прошлого было не в моих силах. Конец третьего курса. Снова Хижина. Мы, Сириус, Люпин, Петтигрю, Снейп, тройной Экспеллиармус, за который мне до сих пор стыдно, трансформация Ремуса, дементоры… Страшно осознавать, что из всех, кто был тогда там, выжили только мы трое. Все взрослые погибли. Нет, тут же поправляю я себя, смерть это всего лишь точка насильственного обрыва и в моих силах отодвинуть ее по линии жизни как можно дальше. Они мертвы там, в прошлом, да и то пока, а будущее туманно и неопределенно. Тут же фыркаю – тоже мне Трелони выискалась. Может, я зря тогда бросила Прорицания? В последнее время что-то уж больно я склонна мыслить околовсяческими категориями.
Еще несколько десятков шагов, деревья передо мной расступятся и я увижу перед собой заколоченные досками двери и окна с выбитыми стеклами, которые вновь пробудят во мне все переживания ТОЙ ночи… На негнущихся ногах, стараясь очистить сознание от всех мыслей, я преодолеваю последние метры и… не могу сдержать крик. Ее нет, Визжащей Хижины нет! Вместо нее я вижу ровную площадку, чьими-то усилиями превращенную в гигантскую клумбу, разделенную на четыре части узкими дорожками, точно по сторонам света, а посередине возвышается темная громада мемориала. Мне не нужно подходить ближе, чтобы узнать, чьи имена и лица высечены на грубом камне. Я их и так знаю.
Я не помню, как я добралась до кабинета МакГонагалл. В памяти это совершенно не отложилось. Только какое-то мелькание, блики, темнота… Словно я аппарировала прямо к ней на порог, невзирая на барьер.
– Как? Когда? Почему вы мне раньше ничего не сказали??? – закричала я.
Вид у меня, наверное, был совершенно безумный, потому что Минерва сорвалась с места, что совершенно для нее нехарактерно, усадила меня в кресло, впихнула в руку какую-то склянку и заставила поднести к губам и сделать глоток. Кажется, это было успокоительное, а может и «Старый Огден» – я тогда не обратила внимания, потому что в голове раненой птицей билась мысль: «Взрыв… Тот взрыв! Почему я раньше не подумала об этом? Почему я не помню об этом??? Боже… Что же я наделала?!»
Я сыпала вопросами, не переставая. До сих пор удивляюсь, как директор смогла хоть что-то разобрать в той околесице, что я несла, и тут же старалась давать по возможности исчерпывающие ответы. И явно смягченные. Так разговаривают с тяжело больными. С психически больными, каковой и являлась я в тот момент, если уж начистоту. Иногда мне кажется, что я с самого начала повела себя с ней неправильно. Будь я более откровенна, многого удалось бы избежать. Пустой траты времени, к примеру. Но чем я больше над этим задумываюсь, тем чаще прихожу к выводу, что ничего, абсолютно ничего не изменилось бы, поскольку это уже было заложено в самой природе происходящего, а вот мне на кое-какие не очень приятные вопросы отвечать бы явно пришлось. А я всеми силами старалась этого избежать.
– Почему, почему я этого совершенно не помню? – вопрошала я, глядя невидящим взглядом сквозь Минерву. Вопрос в большей степени был риторический, но она мне ответила.
– Потому что тебя, как и всех нас, в то время там не было. Мы даже услышать этого не могли, потому что тот грохот, что создавали великаны… – тут она поморщилась, явно вспомнив о тех разрушениях, что они учинили. – И узнали мы только на следующий день.
Я хотела было удивиться, неужели после Битвы никто не покидал Хогвартса или никто не аппарировал сюда, чтобы помочь и разузнать о судьбе близких, но МакГонагалл сама ответила на невысказанный вопрос:
– Ты же помнишь, было очень много раненых. Каминная связь была нарушена и помощь из Мунго прибыла только через несколько дней. А пытаться доставить пострадавших в отделение при помощи аппарации или портключей для многих из них было бы несовместимо с жизнью. А еще нужно было разбирать завалы, вдруг там окажутся живые люди. Дорога была каждая пара рабочих рук. Да ты и сама помнишь, как провела без сна несколько суток, помогая Поппи.
При этих словах в памяти всколыхнулась некая смутная картинка – я стою посреди Большого Зала, в руках таз с окровавленными бинтами и пустыми склянками, непривычно растрепанная МакГонагалл мне что-то говорит, а я изо всех сил пытаюсь держаться прямо, не шататься от усталости и кивать по возможности в такт. При первой же возможности потом я достаю пузырек с бодрящим зельем и выпиваю его залпом, только хватит его ненадолго – ведь это уже не первые сутки.
– Да и то, что мы узнали об этом, ничего, в сущности, не изменило. Ведь там никто не пострадал, – заканчивает свою речь Минерва.
И меня почему-то так больно задевает это «никто»…
– А мемориал…? – хрипло спрашиваю я, только бы не молчать и не углубляться в собственные мысли.
– Весной, к первой годовщине. Кстати, мы очень тогда надеялись, что и ты приедешь…
Мне остается только виновато опустить голову. Да, было такое письмо-приглашение. До сих пор стыдно. За то, что струсила, и за то, что разыграла целый спектакль с запредельной занятостью-практикой-экзаменами-извините-но-приехать-не-смогу. И самое интересное, что почти ни в чем не соврала. Ни в чем, кроме самого главного – нет слова «не могу», есть слово «не хочу».
– Они все… похоронены там? – голос категорически отказывается повиноваться мне.
– Нет, только те, с чьими родственниками не удалось связаться.
А таких было не так уж и мало.
– Я… была?
– Да, – МакГонагалл обеспокоено смотрит на меня. – Гермиона, разреши?
На меня нацелена волшебная палочка, но мне абсолютно все равно. Я молча киваю. Директриса делает в воздухе какие-то замысловатые пассы и что-то неразборчиво шепчет, затем выносит вердикт:
– Тебе никогда не стирали память.
Я удивленно на нее смотрю. Ну, разумеется не стирали!
– Прости, дорогая, но все это очень странно… Я просто обязана была проверить. Значит, это просто защитная реакция организма. Что ж, это тоже все объясняет…
Хотелось бы знать, что именно это объясняет, но спрашивать не решаюсь, ибо на подходе совсем другие вопросы.
– Я долго здесь пробыла? После Битвы, я имею в виду. До отъезда.
– Около двух недель. Сначала ты помогала Поппи, а потом, когда раненые уже стали разъезжаться кто домой, кого перевели в Мунго, ты вырубилась на несколько дней. Просто уснула прямо на ходу, и разбудить тебя было невозможно. Поппи говорила, что у тебя передозировка бодрящим зельем. А когда ты пришла в себя, то, наскоро попрощавшись со всеми, покинула школу.
По тону МакГонагалл чувствовалось, что ни тогда, ни сейчас она не одобряла подобной поспешности. И никто почему-то не подумал, что мне было куда торопиться – мне нужно было еще разыскать в другой стране своих родителей, вернуть им память и объяснить, как так вышло, что их клиника продана, а они ничего об этом не помнят, и не знают, в их доме уже год живут посторонние люди, сами они ровно столько же скитаются по свету, а их собственная дочь взяла на себя смелость принимать за них решения и распоряжаться их судьбами по своему усмотрению. До сих пор удивляюсь, что родители меня ни в чем не упрекнули, а ведь им предстояло начинать жизнь едва ли не с чистого листа, после целого года забвения.
Но на самом деле, задавая МакГонагалл все эти вопросы, акцентируя внимание на пробелах в воспоминаниях, я всего лишь пыталась отдалить неизбежное – момент, когда нужно было признаться самой себе, что это я во всем виновата. Это мое необдуманное вмешательство в ход времени, испортило все, лишило кого-то, возможно, единственного шанса из тысячи. Да, и я даже знаю кого. А я-то, глупая, еще рассуждала тогда в тоннеле, о целесообразности и нецелесообразности пробиваться в Хижину. Конечно, тогда уже было «нецелесообразно» куда-либо идти, потому что спасать было некого. Моими усилиями, между прочим. Ведь это мое вмешательство повлияло – в этом не было сомнений. Ведь откуда иначе эта двойственность воспоминаний – точнее, пробелы в них, которые постепенно начинали заполняться неясными образами, стоило Минерве только заговорить о тех событиях? Ведь не зря же Дамблдор тогда на третьем курсе несколько раз нам повторил: «Только один шанс. Возврата не будет», – а я, глупая, об этом сейчас совершенно забыла или того хуже – сочла пустой болтовней и предрассудками. Но я ведь и в самом деле не думала, что так выйдет – я же ничего не успела предпринять! Кроме того, что едва не столкнулась с самой собой – неумолимо мне напомнил внутренний голос. Значит, я пользовалась хроноворотом дважды? Когда же был второй раз? Или его еще не было? И это вызвало такой сдвиг? Ничего не понимаю! Такое ощущение, что едва мысль о спасении пришла мне в голову, как это тут же вылилось в необратимые изменения, которые пресекали все мои начинания на корню.
И как отголосок моего самобичевания прозвучал вопрос, произнесенный моим голосом:
– А профессор Снейп?
Лучше бы я промолчала!
– А что профессор? – не поняла МакГонагалл.
Мне бы остановиться, извиниться и немедля покинуть кабинет, но нет, меня уже несло с неудержимой силой в порыве выяснить все и поставить все точки над i.
Я не могу с точностью воспроизвести то, что последовало за этим, потому что с уверенностью могу сказать только одно – у меня случился нервный срыв. Я кричала, обвиняла, топала ногами. Кажется, я упрекнула МакГонагалл в черствости и безразличии к судьбе того, кто сделал для победы больше, чем мы все вместе взятые. Я распиналась о том, как бесчеловечно было оставить человека одного умирать и даже не поинтересоваться после не то, что его судьбой, а хотя бы тем, перенесли ли его к остальным. (Браво, Гермиона! А то ты раньше этого не знала – даром, что ли, все эти годы тебе мерещилась та сцена в Хижине?). Сказано, очевидно, было много. Я бы сказала, даже слишком. И не только сказано. Когда я пришла в себя, я увидела бледную Минерву и кабинет, сплошь усеянный осколками стекла. Спонтанный выброс магии. Как у сопливой дошкольницы. И это еще при условии, что до этого директриса влила в меня успокоительное.
Я сидела и не знала, что еще сказать. Извиняться было глупо. Что-то добавлять к прозвучавшему – бессмысленно. Я мечтала только об одном – как бы понезаметнее ускользнуть с места преступления.
Однако в главном я все же ошиблась – если МакГонагалл и была чем-то шокирована, то явно не моими словами. Она смотрела на меня во все глаза и качала головой:
– Подумать только… Бедная девочка! Когда же ты успела? Ведь у тебя не было ни малейшей возможности… Неужели на шестом курсе?
Я напряглась. Это что еще за история?
– Что я успела на шестом курсе?
Вообще-то за годы дружбы с Гарри и Роном я много чего успела, но об этом учителям знать не следовала, даже теперь, когда мы повзрослели. Во всяком случае, никаких подробностей.
– Это все объясняет… Поппи была права… Вот почему ты так странно вела себя в первые дни, а потом внезапно уехала и не вернулась. И этот разрыв с Роном… Моя девочка!
Из всего услышанного я поняла только одно – устроенный мною концерт трактовали превратно (а его можно было понять как-то иначе?) и теперь меня ожидают крупные неприятности, под которыми я подразумевала, что с меня теперь глаз спускать не будут. Что не очень вписывалось в мои планы. Которые – да, несмотря ни на что, ни на какие новые обстоятельства – остались неизменными.
Впрочем, то, что последовало за этим, если уж и не развеселило меня (ибо смешного, надо сказать, здесь мало), то окончательно привело в чувство.
– Как же я не поняла этого, когда ты интересовалась его комнатами? – странно глядя на меня, проговорила МакГонагалл.
– Что вы должны были понять? – не выдержала я. Загадки загадками, но я терпеть не могу, когда в моем присутствии говорят о чем-то, чего я не знаю.
– Что ты любишь Северуса, – незамедлительно последовал ответ. – Что ты ДО СИХ ПОР его любишь, – повторила она с нажимом.
Силы небесные! Я люблю Снейпа? Да, я всегда восхищалась его знаниями, умениями и умом, да, у меня была возможность пересмотреть свое отношение к нему в свете открывшихся обстоятельств. Но любить?! Если на вашем языке это означает «желать спасти, дать человеку еще один шанс», то да – я люблю Северуса Снейпа. А также я люблю Ремуса Люпина, Фреда Уизли, Аластора Грюма и всех тех безвестных авроров, погибших при защите Хогвартса. Ах да! Лаванду Браун я тоже люблю. Только справедливости ради, надо все же сказать, что при мысли о Лаванде я не испытываю такого трепета, как тогда, когда думаю о зельеваре. Еще бы! Это вполне объяснимо – максимум, что мне может сделать плохого спасенная Лаванда, это выйти замуж за Рона, с которым мы и так расстались давно и безнадежно, а Снейп… Это отдельный случай. Одно могу сказать точно – вряд ли он мне скажет спасибо. Хорошо еще, если в живых оставит.
За отвлеченными размышлениями я совсем забыла, где и с кем нахожусь, и встрепенулась только тогда, когда послышалось деликатное покашливание. Но нет, это была не Минерва, которая все так же ошарашено и молча на меня взирала. Это был портрет Альбуса Дамблдора.
Неясную мысль о том, передаются ли портретам способности к легилименции, которыми обладали те, кто на них изображен, перебила другая, более яркая: «Я в директорском кабинете!» Ведь я действительно оказалась там впервые с тех пор, как меня взяли на работу. Лето было в самом разгаре, учителя разъехались по домам и никакие совещания не проводились. А все текущие проблемы МакГонагалл предпочитала решать в своем старом кабинете, который она так и не уступила Фэнтону, справедливо рассудив, что слизеринскому декану место в подземельях, поближе к подопечным. Сдается мне, что не одна я стремилась спрятаться в уютной раковинке от призраков прошлого.
Итак, какой же, по-вашему, была третья мысль, поразившая меня подобно молнии, как только я осознала, где именно я нахожусь? (Ведь, когда я вернулась из Хогсмида, единственной моей целью было найти директрису и я действовала на автомате, совершенно не обращая внимания, где мы и что мы). Правильно. Портреты. Точнее, меня интересовал сейчас только один портрет. Но его не было. Место рядом с портретом Дамблдора пустовало. Как такое может быть? Ведь человеческий фактор по типу «достоин – не достоин» здесь не действует. Это магия Хогвартса. Портреты ВСЕХ директоров появляются в этой комнате после их смерти. Но в таком случае, это значит, что… Я боялась произнести ЭТО даже мысленно, чтобы не вспугнуть едва забрезжившую надежду. Мало ли как отреагирует на это действительность, если даже одна только мысль о том, чтобы при помощи хроноворота спасти от смерти дорогих мне людей, уже вызвала необратимые изменения?
Во всяком случае, вновь открывшееся обстоятельство вынуждало меня действовать и немедленно. Дальнейшее соплерасхлебывание перед МакГонагалл теряло всякий смысл. (Можно подумать, что он изначально присутствовал). Я поднялась и, неловко извинившись перед директором, стала пятиться к выходу. На все расспросы, куда я, я отвечала, что мне как-то нехорошо (а если вы сомневаетесь, то вспомните, что тут недавно было), и я, пожалуй, пойду прилягу. Клятвенно пообещав, что по пути я загляну к мадам Помфри и попрошу у нее зелье Сна без сновидений и что-нибудь успокоительное, я опрометью выскочила из кабинета и чуть ли не кубарем скатилась вниз по лестнице. Иначе это как-то трудно назвать. Передохнуть я себе позволила только тогда, когда между мной и директорским кабинетом пролегли два этажа и три с половиной коридора. Прислонившись к холодной стене, пытаясь унять рвущееся из груди сердце, я пыталась систематизировать полученную информацию. Или скорее, ситуацию, открывшуюся под совершенно другим углом. Что ж, ту программу-минимум, что я поставила перед собой тогда, в тоннеле, я почти выполнила. Вопрос о взрыве снят, хотя не все еще ясно. А в остальном, если все и дальше пойдет с такими же последствиями, то я готова поверить, что те воспоминания были моими собственными. Что ж, впредь, буду осторожнее. Впредь – потому что отказываться от своих намерений я не собиралась. А значит, для этой самой безопасности, нужно было кое-что предпринять. И немедленно, поскольку это следовала сделать еще давно.
Я покинула территорию школы и аппарировала в Лондон, на Гриммаулд Плейс. Конечно, отправляться в гости посреди ночи далеко не лучшая идея, но ждать я больше не могла себе позволить – мало ли во что выльется эта проволочка в будущем. Или в прошлом? Черт, я сама начала путаться! И вообще «поздно» и «ночь» понятия относительные. Хотя некоторые добропорядочные граждане в десять вечера уже спят. Но Гарри и Джинни к ним точно не относились. К тому же, мне не приходилось беспокоиться также и о своем возвращении в школу. Это только опоздавшим ученикам приходилось топтаться перед главными воротами, ожидая, пока кто-либо из сотрудников не выйдет встречать и не впустит их (хотя, насколько мне известно, за долгие годы такой чести – опоздать, я имею в виду – удостаивался только Гарри Поттер, ну и те, кто его сопровождал), а вот все учителя были в курсе, где находится потайная калитка и какими заклятьями она запирается. Так что с этим проблем не должно было возникнуть.
Едва рассеялись чары Фиделиус, признав меня как посвященную, бывший дом Блэков встретил меня светящимися окнами. Я оказалась права – мои друзья были далеки от мысли, что время не раннее. Хотя, кажется, подобная иллюминация тоже была не в их привычках. Может, у них гости? Если честно, мне ни с кем не хотелось встречаться.
Немного поколебавшись, я взялась за дверной молоток. Дверь отворилась практически сразу, и на пороге появился Гарри, словно он только и ждал момента, чтобы кто-нибудь постучал.
– Гермиона! – кажется, он рад меня видеть. – Как же хорошо, что ты решила нас навестить! Я тебе такое расскажу… Заходи!
И ни слова о «Чем обязан столь поздним визитом»?
В последний раз я у них была в конце мая, как раз тогда, когда приняла предложение МакГонагалл. А после этого… мне было не до того. Как, впрочем, и всегда. За что мне стыдно, но ничего с собой поделать не могу – обязательно находятся дела, которые в данный момент важнее. А друзья… Что – друзья? Они же никуда не денутся, верно? Тогда они еще подивились, как я буду все успевать, и зачем это все вообще мне нужно. Если бы я еще сама себе могла ответить на этот вопрос…
Гарри что-то радостно мне рассказывал, а я, проследовав, за ним в гостиную, размышляла о том, как бы мне органичнее вклиниться в его монолог с тем, что мне надо. И испытывала при этом угрызения совести. Как и всегда в последнее время, я чувствовала себя мерзкой дрянью, которая вспоминает о людях только тогда, когда ей надо, использует их в своих целях и снова забывает.
– Гарри…
– Ой, да что я, в самом деле, только о себе да о себе… Гермиона, мы так давно не виделись! Как ты? Как там, в Хогвартсе?
Ответить я не успела, потому что в гостиную заглянула Джинни и, увидев меня, бросилась обниматься:
– Гермиона! А я думаю, с кем он тут любезничает? Решила, что кто-то из товарищей по работе забежал, так уже собиралась разгонять… А тут такой сюрприз. Ну все, от угощения ты не отвертишься и про всякие там диеты и «на ночь кушать вредно» я тоже слышать не хочу! Сейчас быстренько сообразим что-нибудь вкусненькое… – с этими словами Джинни упорхнула на кухню, а у меня появилась возможность спросить у Гарри просто и без обиняков то, что я хотела, пока он не придумал какую-нибудь новую тему разговора.
– Гарри, скажи, а ты продолжаешь пользоваться мантией-невидимкой? – и тут же поспешила объяснить: – Ну, я имею в виду, ты же наверняка берешь ее на задания… ведь министерские, что вам выдают, ненадежны, и могут подвести в любой момент…
– Ну да, так и было когда я работал в оперативном отделе… А, ты же не знаешь! Три недели назад меня перевели в аналитический, так что теперь я, как сказал бы дядя Вернон, занимаюсь «просиживанием штанов».
Вот это новость…
Наверное, вид у меня был еще тот, потому что Гарри покраснел и поторопился продолжить:
– Я скажу, только ты, пожалуйста, не выдавай меня Джинни! Ведь она наверняка захочет все рассказать все сама – так ты сделаешь вид, что ничего не знаешь, да? – и, дождавшись от меня утвердительного кивка, выпалил: – У нас будет ребенок! Вот.
Я моргнула. Не то, чтобы это было особенно удивительно, учитывая, что они женаты не первый год, но я за своими формулами и пробирками совершенно забыла о том, что где-то там за стенами лаборатории кипит жизнь, люди рождаются, влюбляются, зачинают новую жизнь и умирают, чтобы освободить дорогу новому поколению. Это как-то все прошло мимо и совершенно не затронуло меня. Потому что всегда находилось то, что для меня важнее. Повторяюсь. Но куда деться? Эта фраза рефреном проходит через всю мою жизнь. И сама эта новость… Нет, я очень рада была за своих друзей. Я знала, что Гарри будет отличным отцом, я знала, что лучшей матери для его детей, чем Джинни, еще поискать. Но это не затронуло меня настолько, насколько должно было. Потому что опять-таки я пришла сюда не просто так, а у меня было цель.
А Гарри, мило краснея и запинаясь, продолжал рассказывать:
–… и тогда я понял, что с моей стороны это настоящее свинство – заставлять ее так нервничать каждый раз. Ведь это мой сын – понимаешь, она носит моего сына! – и я должен заботиться о них обоих. И тогда я попросил о переводе. Теперь никаких срочных вызовов, дома бываю ровно в назначенное время, а выходные мы проводим в Норе. Джинни довольна и говорит, что если бы она знала, что предполагаемое отцовство на меня так подействует, то давно бы предприняла кое-какие шаги на этом пути, – тут он усмехнулся.
– Значит, сейчас мантия-невидимка тебе не нужна? – уточнила я. Господи, как я ненавидела себя за эти слова! Кому что, а мне…
Гарри сразу встрепенулся:
– Она тебе нужна? Так ты бы сразу сказала…
«Ну, а я что, по-твоему, делаю?»
И вот уже призванный невербальным Акцио сверток серебристой материи ложится мне в ладони.
– Только не говори, что ты собралась нарушать школьные правила! – хитро прищурился Гарри. – В жизни не поверю, что правильная Гермиона Грейнджер наконец-то созрела для этого! И в то, что мантия тебе нужна для ночных посещений Запретной Секции, тоже. Или ты намереваешься подкарауливать в ней слизеринцев, когда они ночью разгуливают по школе, и снимать с них баллы?
Юморист. Все ему шуточки. Но ответ уже готов:
– Ты не поверишь, Гарри, но я действительно собираюсь нарушать правила. Только не школьные, а министерские, – вот так. Лучше полуправда, чем он до всего начнет докапываться сам. Знаю я его – отстранение от оперативной работы пойдет во благо только Джинни, но не ему. А Гарри нужны авантюры, и если их не полагается по долгу службы, по сам не поленится их найти. Как было во все времена.
А теперь он, кажется, удивлен, и я спешу пояснить:
– Гарри, это касается некоторых проектов, над которыми я работаю. Прости, не могу сообщить подробности, сам знаешь – нам это запрещено, – и, дождавшись от него утвердительного кивка, продолжаю: – Исходные данные, которыми нас снабжают для работы, весьма скудны, но руководство почему-то считает, что этого достаточно. Знаешь, мне неприятно, когда перед моим носом размахивают моим же читательским формуляром и требуют отчета по каждой книге, зачем она мне понадобилась.
Гарри засмеялся:
– О да! Не учите Гермиону работать с литературой! – затем посерьезнел и добавил: – Я что-то такое, вообще-то слышал, но не придал значения…
О, так я права – мадам Силз подсуетилась?
– Это, конечно, звучит совершенно глупо, но я уже получила несколько выговоров… – Гарри недоверчиво хмыкает. – Ну да, Гарри, на самом деле их было несколько больше. И, понимаешь, мне бы не хотелось…
– Я понял, – перебивает он меня. – Так получается, мантия тебе нужна, чтобы незаметно и беспрепятственно проникать в библиотеку?
Как его это веселит!
– Да, – говорю, – Гарри. И в Хранилище тоже.
Я должна же предупредить на всякий случай. Если что – будет, кому меня прикрыть.
А вот теперь ему не до смеха:
– В Хранилище?
– Ну да, там ведь тоже книги.
– Гермиона, надеюсь, ты знаешь, что делаешь. Сигнальные чары…
– О, не переживай, Гарри, я все предусмотрела!
Конечно, Гарри. Для чего, по-твоему, хроноворот? Зря он, что ли, был воссоздан? Правда, об этом тебе знать необязательно. Ведь хроновороты теперь только для правительственных сверхсекретных нужд.
На этом разговор обрывается, так как входит Джинни и сообщает, что угощение готово. А вот теперь самое время откланяться. С честью выдержав настойчивые уговоры и отклонив их все: «Да, Гарри, мне действительно пора. Нет, Джинни, мне нужно идти, иначе я не смогу потом попасть в школу до самого утра. Нет, ребята, я не могу остаться ночевать – у меня там зелье и скоро нужно будет добавлять следующие ингредиенты».
Никакого зелья я, конечно, в лаборатории без присмотра никогда не оставляю. И в школу я могу попасть в любое время суток. Но вам об этом знать необязательно.
И, наконец, пройдя долгую и трогательную церемонию прощания, я стою во дворе дома на Гриммаулд Плейс, и вдыхаю воздух ночного Лондона, в котором уже временами слышится нотка приближающейся осени. У меня все получилось!
Я делаю несколько шагов и, когда оборачиваюсь, чтобы увидеть, как медленно тает в воздухе дом Гарри под действием охранных чар, понимаю, что не могу так просто уйти, что мне еще кое-что нужно сделать – потом может и не быть такой возможности. Я возвращаюсь и довольно долго топчусь на крыльце, прежде чем решаюсь постучать.
– Гермиона, ты передумала?! Как хорошо! – Гарри оборачивается, очевидно, чтоб позвать жену, но я его успею предупредить:
– Гарри, не надо! Я на секундочку. Я просто хотела спросить…
– Да?
Как же сложно подобрать слова!
– Гарри… Скажи мне, как ты смог вернуться в этот дом и признать его своим, и стать в нем счастливым? Только не говори мне, что в этом заслуга Джинни – я сейчас не об этом.
– Вообще-то, если помнишь, ты, я и Рон здесь жили тогда, после…
– Да-да, я знаю, но тогда у нас не было выбора, и дом хорошо охранялся. И если бы не это, ты говорил, что никогда…
– Я понял, о чем ты. Знаешь, Гермиона, – его взгляд был устремлен куда-то поверх моего плеча, – тогда, во время Битвы, когда я воспользовался Воскрешающим Камнем и увидел маму с папой, и Сириуса, и Ремуса, я понял, что им теперь хорошо – они вместе. Сириус никогда не смог бы стать счастливым без них, терзаясь от мысли, что это по его вине они погибли. Я понял это. И отпустил. И ты знаешь, сразу стало так легко. И даже дом меня окончательно принял, как своего.
Некоторое время мы молчали.
– Гарри, ты ведь тогда, после слушания дела, не отдал воспоминания профессора Снейпа в Отдел Тайн? Ты же подсунул им обманку?
Знаменитый Гарри Поттер вздрогнул и отвел взгляд.
– Что… С чего ты это взяла?
– Гарри, я же знаю тебя не первый год!
– Тогда ты должна понимать и то, что я не мог им отдать их! Это слишком личное! Профессор Снейп никогда бы мне не простил.
Да, теперь Гарри никогда не забывал добавить «профессор» перед фамилией Снейп и всегда отзывался о нем с уважением.
– Так они у тебя?
Он передернул плечом.
– Да. И что с того? Ты же не собираешься, оповещать Министерство о подлоге?
– Гарри ты не мог бы дать мне их на некоторое время? Пожалуйста! – и, предупреждая возражения, я зачастила: – Гарри, это очень важно! Я никому не скажу и не покажу. Это только для меня. И я тебе их верну!
Он нахмурился, но затем сказал:
– Хорошо. Раз ты просишь, значит, это действительно важно, – и, уже шагнув в холл, бросил: – Ты так и собираешься стоять на пороге? Может, все же зайдешь?
Я покачала головой.
– Нет, Гарри. Если Джинни увидит, то во второй раз уже так просто не отпустит.
Гарри хмыкнул и скрылся в библиотеке.
Через пару минут я уже держала в руках флакон с голубовато-серебристой субстанцией, а мой друг спрашивал:
– Омут памяти у тебя есть?
Я кивнула. Уж что-что, а простеньким омутом памяти мне пришлось обзавестись еще четыре года назад. Иначе бы я просто сошла с ума.
Мы попрощались уже второй раз за этот вечер, и я спустилась с крыльца.
– Зачем? – прозвучал мне в спину вопрос.
Я обернулась.
– Зачем? Гарри, ты говорил о том, что понял и отпустил. Я тоже хочу. Разобраться. Понять. Принять. И отпустить.
Эти слова были заведомой ложью. Я их выбрала только потому, что они были наиболее уместны в данной ситуации. Но странное дело – когда они прозвучали, мне показалось, что нет ничего правдивее этих слов. Что это и есть первопричина всех моих метаний.
Комментариев нет